Турецкие зверства. 1821 год

Война не только не соотносится с понятием гуманизма, но откровенно ему противоречит. И все же на протяжении мировой истории зачинщики и участники войн пытались сформулировать и внедрить в практику определенные нормы и правила ведения боевых действий. Но в основе этих попыток часто лежали корысть и инстинкт самосохранения.

Капризы победителей

Абстрагируемся от рассуждений о человечности и обратим внимание на соображения сугубо прагматические. В древнейших из известных нам государств – Эламе (3200 год до н. э.), Египте (3000 год до н. э.), Вавилонском и Ассирийском царствах (ок. 1900 года до н. э.) – пленников и мирных жителей завоеванных территорий, как правило, обращали в рабов. Именно на рабовладении была построена вся античная экономика, и при всех недостатках этой системы очевидно, что здесь присутствовал некоторый прогресс по сравнению с первобытными временами, когда победившее племя полностью уничтожало побежденное.

История греко-персидских войн (V век до н. э.) изобилует примерами того, как противоборствующие стороны пытались договариваться друг с другом; осажденные города выторговывали для себя особые условия сдачи, с выкупом и без обращения своих жителей в рабство.

Иногда ужасы войны даже оценивались с позиций нравственности; так, уничтожение в 480 году до н. э. персами великолепного по архитектуре афинского Акрополя позиционировалось греками как преступление, что было достаточно ново и необычно, поскольку ранее подобное поведение победившей армии расценивалось как нечто само собой разумеющееся.

Когда в 330 году до н. э., захватив персидскую столицу Персеполь, Александр Македонский со своими пьяными сподвижниками устроил поджог дворцов и храмов города, греческая пропаганда оправдывала его поведение именно стремлением отомстить за уничтожение Акрополя. Хотя какие, в сущности, требовались оправдания, если речь шла о победоносном полководце и царе, вскоре официально провозглашенном полубогом? Тем более что пострадавшие были не эллинами, считавшими себя высшей расой, а варварами, к каковым древние греки относили представителей всех других народов.

Вообще, для войн между древнегреческими государствами характерно стремление избегать крайних жестокостей. Например, спартанцы, одолев в Пелопонесской войне Афины, не стали уничтожать город, а лишь посадили в нем признанное ими законным марионеточное правительство, которое, впрочем, без каких-либо последствий вскоре было свергнуто афинянами.

Трудно сказать, жители какого города-государства впервые в истории подверглись массовой депортации, зато известно, в отношении кого справедливость впервые была восстановлена. Во второй половине VII века до н. э. спартанцы уничтожили Мессенское государство, обратив часть жителей в полурабов (илотов) и вынудив остальных бежать на Сицилию. Однако в 366 году до н. э. фиванский полководец Эпаминонд восстановил Мессению, предоставив илотам свободу и вернув на родину потомков эмигрантов.

Действия Эпаминонда объяснялись впечатлением от трудов древнегреческих историков, что лишний раз подтверждает: культура смягчает нравы. Иногда, впрочем, весьма своеобразно.

В 413 году до н. э. сиракузцы на Сицилии разгромили крупное афинское войско. Предводителей афинян публично казнили, значительную часть побежденных перерезали прямо на месте битвы, остальных отправили рабами в каменоломню. Но некоторые получили свободу и даже возмещение путевых издержек. Счастливый жребий выпал тем, кто знал наизусть и сумел надиктовать сицилийским писцам строфы из пьес Еврипида – не слишком популярного в родных Афинах, но культового в Сиракузах драматурга.

Александр Македонский, обратив в пепел в 335 году до н. э. непокорные Фивы, приказал сохранить дом, принадлежавший уже покойному на тот момент поэту Пиндару. Жест красивый, но несколько странный.

История Древнего Рима также полна примеров, когда крайняя жестокость по отношению к побежденным соседствовала с красивыми жестами. Однако по мере превращения Рима из города-государства в величайшую империю Средиземноморья даже такое стихийное дело, как война, стало подгоняться под нормы законодательства.

Закон для побежденных

«Повелители мира» были заинтересованы в расширении своего государства и увеличении числа подданных, каковые, в зависимости от силы оказанного сопротивления, включались в состав Римской республики (империи) на определенных условиях и опять-таки, в зависимости от дальнейшего поведения, поощрялись дополнительными правами и льготами. Например, ближайшие соседи Рима по Апеннинскому полуострову, италики, подняли в 91 году до н. э. восстание, требуя равных прав, потерпели поражение, подверглись репрессиям, но, когда страсти утихли, уцелевшие стали полноправными римскими гражданами.

Случаи полного уничтожения городов, с убийством и обращением в рабство обитавшего в них населения, конечно, имели место; самый известный тому пример тому – Карфаген, стертый с лица земли в 146 году до н. э., но ведь до этого было две ожесточенных Пунических войны, по ходу которых карфагеняне демонстрировали очевидную готовность поступить с Римом аналогичным образом.

Помимо карфагенянина Ганнибала, самым опасным врагом Рима считался понтийский царь Митридат VI Евпатор, приказавший в 88 году до н. э. учинить в своих владениях резню римлян и италиков, жертвами которой, по разным подсчетам, стало от 80 до 150 тысяч человек.

С поправкой на современную демографию, это был настоящий акт геноцида, сопоставимый по масштабам с истреблением армян или евреев. Термина «военный преступник» в то время не существовало, но рассчитывать на пощаду Митридату после таких действий уже не приходилось, и, оказавшись в безвыходном положении, он вполне естественно предпочел плену самоубийство.

Вообще власть римлян над покоренными народами, хотя и не была слишком мягкой, базировалось на нормах римского права и ясной простой логике, обеспечивая Риму статус сверхдержавы тогдашнего мира. Однако ничто, как известно, не вечно. С востока накатили волны варваров, с появлением которых в Европе началась новая эра – эра феодализма.

Войны по-рыцарски

Среди тех, кто обратил Римскую империю в руины, наибольшую известность получили вандалы. Благодаря им, появилось новое слово «вандализм», обозначающее «дикий, беспощадный грабеж, варварство».

В отличие от готов и лангобардов, Вечный город стал для них лишь перевалочным пунктом, а потому, прихватив с собой все, что представляло материальную ценность и подвергалось транспортировке, они проследовали дальше, в Африку.

Вообще-то никаких особых жестокостей они не совершали, а рожденный в их честь термин впервые прозвучал только в 1794 году, когда французский политик Анри Грегуар подготовил «Доклад о разрушениях, творимых вандализмом, и средствах их предотвращения». Тема доклада – сохранение памятников искусства в условиях боевых действий.

Не будем, впрочем, забегать вперед и вспомним еще несколько эпизодов, характеризующих средневековые нравы. В Европе правила ведения боевых действий определялись неписаным рыцарским кодексом, сформировавшимся примерно в XII–XIII столетиях.

Грабеж, разрушение городов и поголовное уничтожение населения были делом обычным, причем зачастую эти деяния совершались персонажами, считавшимися образцовыми рыцарями.

Один из инициаторов Третьего крестового похода, германский император Фридрих Барбаросса запятнал себя многочисленными жестокостями в борьбе с вольными итальянскими городами. Овладев в 1162 году Миланом и уничтожив вождей сопротивления, он депортировал уцелевшее население, а сам город разрушил. «Образцовый рыцарь» и главный герой Третьего крестового похода, английский король Ричард Львиное Сердце договорился со своим противником, арабским султаном Саладином, о размене пленных.

А когда среди первой партии возвращенных пленников не оказалось нескольких лично знакомых королю рыцарей, Ричард приказал казнить 2700 мужчин, женщин и детей из гарнизона взятой крестоносцами крепости Акры. И ничего, никто не считал его военным преступником, а Саладин спустя некоторое время даже прислал заболевшему британскому монарху своего личного лекаря.

Благородные рыцари ценили и уважали друга друга, не обращая особого внимания на тех, кого считали «черной костью». «Черная кость», со своей стороны, при малейшей возможности расплачивалась с «голубой кровью» по-своему.

В 1356 году при Пуатье британские лучники с энтузиазмом резали поверженных на землю французских рыцарей, поскольку не могли обеспечить конвоирование столь значительного количества пленных.

Восставшие крестьяне безжалостно уничтожали своих сеньоров. На восточных рубежах Европы язычники-литовцы отправляли пленных крестоносцев на костер, а те, захватывая литовские селения, обращали их в прах и пепел вместе со всеми жителями.

Главное, что охраняло господ рыцарей, – это даже не их социальный статус, а возможность получения выкупа за знатного пленника. Однако фактор корысти не срабатывал, когда приходилось иметь дело с идейным противником – например, гуситами, многие из которых вообще отвергали материальные ценности. Именно поэтому замешанные на идеях религиозные войны отличались особым ожесточением.

К категории не только политических, но и военных преступлений можно отнести и Варфоломеевскую ночь (1572 год), когда французские католики вырезали в Париже своих соотечественников протестантов, и геноцид, учиненный в середине XVII века английскими протестантами над ирландскими католиками.

Впрочем, именно в середине XVII века лидеры европейских государств стали обращать больше внимания на проблему гуманизации боевых действий. Тридцатилетняя война (1618–1648 годы) привела к тому, что население Германии сократилось с 17 млн. до 10 млн. человек, население Чехии – с 2 млн. до 700 тысяч. А поскольку речь шла о территориях, которые служили разменными монетами в играх великих держав, короли, герцоги и курфюрсты были заинтересованы в том, чтобы призовые «земли» доставались им не в полностью разоренном состоянии.

Сама жизнь заставляла отдавать предпочтение не бесконтрольному разорению городов, а наложению на них контрибуции. Сходным образом менялось и отношение к военнопленным, каковых победителям было выгоднее не вырезать, а включать в состав своей армии. Хотя, разумеется, определенную роль играли и факторы нравственного порядка.

Галантные войны

Следующие сопоставимые по масштабам европейские войны – за испанское наследство (1701–1714 годы) и Северная (1700–1721 годы) уже не приводили к тотальным опустошениям целых регионов, хотя случаи бесчеловечного обращения с пленными и мирными жителями по-прежнему имели место.

Среди вызвавших общеевропейский резонанс эпизодов можно упомянуть взятие русскими войсками Нарвы (1704), когда взбешенные ожесточенным сопротивлением победители устроили горожанам настоящую резню. Наводя порядок, Петр I лично убил двух драгун, после чего осыпал руганью шведского коменданта Горна и, упрекая его в бессмысленном сопротивлении, указывая на свой клинок, кричал: «Видишь! На нем кровь не шведская, а русская!»

Шведы, обличавшие «свирепых московитов», также не всегда демонстрировали образцовое поведение. В 1706 году, разгромив русско-саксонское войско при Фрауштадте, фельдмаршал Реншильд вполне гуманно обошелся с саксонцами, а вот русских пленных, связывая по двое, валили на землю и закалывали штыками. По сообщению очевидцев, некоторые выворачивали свои мундиры наизнанку, красной подкладкой наружу, пытаясь выдать себя за саксонцев. Тогда, «узнав, что они русские, генерал Реншильд велел вывести их перед строем и каждому прострелить голову; воистину жалостное зрелище!». Жертвами этой бойни стали от трех до пяти тысяч человек.

Впрочем, для века XVIII – века Просвещения – подобные эпизоды были все же не характерны. Благодаря изысканной вежливости, демонстрируемой противниками, войны того времени получили название «войн в кружевах»: мирных жителей, как правило, не трогали (хотя порой и грабили), пленных содержали в относительно сносных условиях и даже могли отпустить домой, если те давали обещание до конца войны не участвовать в боевых действиях.

Относительно последнего пункта следует уточнить, что данное слово могло и нарушаться, но подобные эпизоды все же представляли собой исключение. В качестве примера можно привести историю известного авантюриста Морица Беневского, который в 1768 году примкнул к воевавшим против русских польским повстанцам, попал в плен, был отпущен под честное слово, но нарушил его и, попавшись вторично, был отправлен в ссылку на Камчатку. Бежав оттуда и совершив на захваченном корабле невероятное путешествие с Дальнего Востока в Европу, он написал мемуары, где затушевал неприятный для себя эпизод рассказом о том, что был освобожден своими верными подчиненными.

Вероятно, наиболее резонансным эпизодом того времени, связанным с военными преступлениями, стала резня гарнизона и жителей британского форта Уильям-Генри в Северной Америке. Защитники крепости, выторговав у французского полководца Монкальма право свободного выхода, были атакованы его индейскими союзниками. Погибло около 50 британцев, и около 400 человек стали пленниками краснокожих. Монкальм оправдывался, что индейцы просто вышли из-под контроля, но репутация у него оказалась сильно испорченной.

Новая глава в истории формирования правовых основ ведения боевых действия была открыта в наполеоновскую эпоху.

Жестокость по необходимости

Озвученный Бонапартом еще в 1796 году принцип «война кормит войну» обозначил веху, после которой финансирование военных кампаний за счет побежденных было поставлено на систематическую основу.

Забота о содержании французского войска официально возлагалась на жителей покоренных территорий, причем попутно с этих же территорий вывозились культурные ценности, пополнявшие частные и государственные собрания Французской империи.

В вопросе о пленных Наполеон старался придерживаться уже сложившихся «джентльменских традиций». Однако масштабы борьбы, охватившей практически всю Европу, вносили определенные коррективы.

Массовые народные выступления и партизанские движения имели место в Финляндии (против русских), Испании, Тироле и России (против французов).

Еще в XVIII веке термин «партизаны» распространялся только на представителей регулярных частей, сражавшихся в мундирах и с прочими опознавательными знаками своих армий.

Обыватели, взявшие оружие по «велению долга» и воевавшие в штатской одежде, приравнивались к «бандитам». Угодив в плен к неприятелю, они не могли претендовать на гуманное обращение; в ряде случаев их расстреливали на месте. А вот захваченные партизаны из регулярных армейских отрядов репрессиям не подвергались, пользуясь всеми правами «обычных» военнопленных.

Первая масштабная вспышка народного партизанского движения имела место в 1808 году в Васе, в Финляндии, когда часть горожан, взявшись за оружие, атаковала русский гарнизон, поддерживая действия шведского десанта. В дальнейшем пламя народной партизанской войны охватило большую часть Финляндии, и в этой войне было все: сожженные заживо казаки и длинные ряды виселиц с казненными финскими крестьянами, убийства и грабежи (с обеих сторон), жестокость и ненависть. Однако уже к концу 1808 года, после убедительных побед русских войск, народные выступления заглохли, а отторгнутая от Швеции Финляндия вошла в состав России.

В 1809 году французам сравнительно быстро удалось пресечь народное восстание в отобранном у Австрии Тироле, зато развернувшаяся в Испании «герилья» стала для Наполеона настоящей головной болью. Роковую для Наполеона роль сыграла и партизанская война в России в 1812 году. Впрочем, и без зверств взявшихся за вилы крестьян реалии Русской кампании заставили содрогнуться Европу. Английский уполномоченный при штабе Кутузова Роберт Вильсон описывал четыре наиболее потрясших его эпизода:

«1. Несколько голых мужчин с обмороженными спинами, греющие переднюю часть тела, сидя перед пылающими остатками хижины. Все еще чувствительные к холоду воздуха, они поворачивались, когда загоралась их обмороженная плоть, отчего вся поверхность спины была покрыта пригорелой корой. Когда я проезжал мимо, несчастные подавали признаки жизни.

2. Шестьдесят голых мужчин, лежащих шеями на спиленном дереве. Прыгающие вокруг них с песнями русские, и мужчины, и женщины, ударами толстых прутьев разбивают одну за другой головы.

3. Кучка раненных на пепелище дома, сидящих и лежащих вокруг зажаренного тела своего товарища, которое они уже начали есть.

4. Раздетая до рубашки француженка с длинными распущенными черными волосами, сидящая на снегу, где она оставалась весь день и родила ребенка, впоследствии у нее похищенного. Она пребывала в самой крайности душевных и телесных мук….».

Поведение французских захватчиков также не вписывалось в понятие «джентльменской войны». Ограничимся лишь одним эпизодом, приведенным французским мемуаристом графом Сегюром: «Императорская колонна приближалась к Гжатску; она была изумлена, встретив на своем пути только что убитых русских. Замечательно то, что у каждого из них была совершенно одинаково разбита голова и что окровавленный мозг был разбрызган тут же. Было известно, что перед нами шло две тысячи русских пленных и что их сопровождали испанцы, португальцы и поляки… Кругом императора никто не обнаруживал своих чувств. Коленкур (дипломат наполеоновской эпохи, был послом в России и министром иностранных дел Франции. – прим. авт.) вышел из себя и воскликнул: «Что за бесчеловечная жестокость! Так вот та цивилизация, которую мы несли в Россию! Какое впечатление произведет на неприятеля это варварство? Разве мы не оставляем ему своих раненых и множество пленников? Разве не на ком будет ему жестоко мстить?»… Наполеон хранил мрачное молчание; но на следующий день убийства прекратились. Ограничивались тем, что обрекали этих несчастных умирать с голоду за оградами, куда их загоняли на ночь, словно скот. Без сомнения, это было варварство; но что же было делать? Произвести обмен пленных? Неприятель не соглашался на это. Выпустить их на свободу? Они стали бы рассказывать о нашем бедственном положении и, присоединившись к своим, яростно бросились бы за нами. В этой беспощадной войне даровать им жизнь было равносильно тому, что принести в жертву самих себя. Приходилось быть жестокими по необходимости…».

Разумеется, никакая необходимость не может оправдать убийство пленных, тем более убийство, совершенное с особой жестокостью. Удивительно, но небольшую группу русских пленных французам удалось довести до Парижа. Их не закололи, не расстреляли и не съели. Получается, что им просто повезло с конвоирами, которые даже в отчаянной ситуации сумели сохранить в себе чувство человечности.

Достаточно образцов великодушия продемонстрировало и русское войско, которое, заняв Париж, своим образцовым поведением потрясло недавних противников. В общем, в исторической памяти наполеоновская эпоха осталась как время героев, романтиков и благородных воинов. Хотя, например, на офортах современника тех событий Франсиско Гойи из серии «Бедствия войны» зафиксированы едва ли не все возможные военные преступления.

Венский конгресс 1815 года восстановил в Старом Свете относительную стабильность, однако в его итоговых документах не затрагивались вопросы, связанные с правилами ведения действия. Греческое восстание, революция в Испании, мятеж в Польше и, наконец, революции 1848–1849 годов сопровождались кровавыми эксцессами против мирных жителей и военнопленных, что, в свою очередь, давало великим державам повод для проведения «миротворческих операций».

Таким образом, не только гуманитарные, но и политические соображения выдвинули на повестку дня вопрос о разработке международного военного законодательства. Но дело это оказалось не легким…