Им предстоит штурмовать Берлин

«Мы так давно, мы так давно не отдыхали. Нам было просто не до отдыха с тобой. Мы пол-Европы по-пластунски пропахали, И завтра, завтра наконец последний бой». Как часто бывает с талантливыми произведениями, эта песня Михаила Ножкина, написанная им спустя четверть века после войны для фильма «Освобождение», воспринимается как часть военного фольклора. Такой камерный гимн тем, кто дошел до Берлина. И реквием тем, кто не вернулся живым из этого боя.

ОБ ИСТОРИЧЕСКИХ АССОЦИАЦИЯХ

В феврале 1945 года на экраны Третьего рейха вышел фильм Файта Харлана «Кольберг», рассказывающий об обороне в 1806–1807 годах одноименной восточнопрусской крепости от войск Наполеона. В съемках участвовали тысячи солдат вермахта, которым, надо понимать, было чем заняться и на фронте, но идеологический фронт нацистской верхушкой всегда рассматривался как приоритетный.

Посыл этого последнего нацистского блокбастера был очевиден — надо держаться и верить в чудо. Через два месяца после премьеры почти все участвовавшие в съемках солдаты кенигсберского гарнизона погибли или попали в плен. Но призывы Гитлера и Геббельса держаться в надежде то ли на «чудо-оружие», то ли на раздоры среди союзников не смолкали…

Сам Кольберг пал в марте 1945 года и вскоре был передан Польше, став Колобжегом. А впервые русские войска взяли его еще в 1760 году во время войны против Фридриха Великого. И тогда же в 1760 году русский отряд под командованием немца Готтлоба фон Тотлебена практически без сопротивления овладел Берлином. Правда, простояли победители в прусской столице всего несколько дней, после чего отошли, узнав о том, что к городу мчится со своими главными силами сам «старый Фриц» (очень рассерженный). И все равно любые исторические ассоциации весной 1945 года работали уже против нацистов…

Штурму Берлина предшествовала Висло-Одерская операция (январь — середина марта), когда, выручая потрепанных в Арденнах союзников, Красная армия раньше срока начала успешное наступление, сумев выдавить фашистов из Польши и выйти на подступы к германской столице. Впоследствии, уже во времена Брежнева, маршал Василий Чуйков выдвинул тезис о том, что Берлин можно было взять еще в феврале 1945-го, за что был нещадно раскритикован и принес покаяние.

Историки и сегодня любят просчитывать, насколько заявление Чуйкова соответствовало реалиям, но в любом случае из этого эпизода можно вывести такую мораль: операцию по взятию Берлина Сталин поначалу искусственно не форсировал. Да и зачем? Ведь согласно достигнутым на Ялтинской конференции договоренностям столица Третьего рейха входила в советскую зону оккупации.

Правда, в середине марта повод для беспокойства у Сталина появился. После захват англо-американцами моста в Ремагене и благополучной переправы через Рейн сопротивление фашистов на западе внезапно ослабло. В такой ситуации у Рузвельта и особенно Черчилля могло возникнуть искушение занять как можно большую часть Европы, чтобы, в соответствии с пожеланием английского премьера, «пожать русским союзникам руку как можно дальше на востоке». Речь шла о разграничении будущих сфер влияния в Европе, и потому Сталин решил, что медлить с Берлином не следует.

К тому же 2 марта командующий англо-американскими войсками в Европе Дуайт Эйзенхауэр аккуратно поинтересовался у Кремля, не собираются ли русские в ближайшее время наступать на Берлин. Начальник советского Генштаба Антонов заверил, что пока главным направлением является южное. А Сталин тем временем вызвал в Москву Жукова и приказал ему как можно быстрее разработать план берлинской операции.

Спешка действительно оказалась уместной. В начале апреля, когда одна из американских дивизий оказалась на расстоянии трех суточных переходов от Берлина, Эйзенхауэр дал добро, чтобы она совершила бросок к германской столице. Однако 12 апреля умер президент Рузвельт, в Белом доме начались перемены, на всякий случай до прояснения политического курса дальнейшее продвижение приостановили. А через пару недель возобновлять его было уже бессмысленно.

«ВОРВАТЬСЯ В БЕРЛИН ПЕРВЫМИ…»

Наступать на Берлин начали войска 1-го Белорусского фронта маршала Жукова, в состав которого входили и польские части, что можно считать своеобразным реверансом Кремля в сторону нации, первой в этой войне пострадавшей от гитлеровской агрессии и к тому же за многое обиженной на Россию. Помогать Жукову должен был 1-й Украинский фронт маршала Конева.

Операция началась 16 апреля, когда после мощной артподготовки войска 1-го Белорусского фронта ринулись штурмовать Зееловские высоты. Жуков приготовил противнику «сюрприз», и в начале атаки в глаза немцам ударили прожектора и завыли сирены. Однако эффект от «сюрприза» оказался неоднозначным. Лучи прожекторов отражались от столбов дыма и пыли, поднятых артиллерийскими взрывами, так что цепи наступающих были освещены как артисты на сцене. Потери 1-го Белорусского фронта оказались слишком большими, так что по истечении суток взять высоты так и не получилось.

Выслушав доклад Жукова, Сталин очень своеобразно его «утешил»: «Мы думаем приказать Коневу двинуть танковые армии Рыбалко и Лелюшенко на Берлин с юга, а Рокоссовскому ускорить форсирование и тоже ударить в обход Берлина с севера». Делиться славой Жукову не хотелось, но и возразить было нечего.

20 апреля, в день рождения Гитлера, Конев приказал своим танкистам «обязательно сегодня ночью ворваться в Берлин первыми...».

В эти же самые часы, взломав наконец германскую оборону, артиллерия 1-го Белорусского фронта на предельной дистанции открыла огонь по городу. Жуков тут же сообщил об этом в Кремль, а Конев отправил своим подчиненным новый приказ: «...не позднее 4 часов утра 21 апреля любой ценой прорваться на окраину Берлина и немедля донести для доклада т. Сталину и объявления в прессе». Невзирая на жертвы, маршалы-соперники гнали свои части вперед и рапортовали, рапортовали, рапортовали…

На Зееловских высотах погибло порядка 30 тысяч советских солдат и офицеров, немцев — раза в два меньше. Большие потери были и в самом Берлине, хотя закаленным бойцам Красной армии здесь противостояли не только отборные эсэсовские соединения, но и подростково-стариковские части фольксштурма.

Спешка и нервозность не лучшим образом отражались на планировании операций, приводя к излишним потерям.

Есть версия, что изначально Берлин собирались взять 22 апреля — к дню рождения Ленина, но к назначенному сроку, бои велись еще только на окраине города. Чтобы избежать каких-либо трений между «белорусами» и «украинцами» город разделили на два сектора, однако после серии телеграмм Сталину Жуков добился того, чтобы именно его частям доверили штурмовать районы, в которых находились наиболее важные объекты: Рейхстаг, рейхсканцелярия, Министерство внутренних дел («дом Гиммлера») и здание Кроль-оперы. Коневу пришлось ограничиться южной частью Берлина, оттеснить от него 9-ю и 12-ю германские армии, а заодно прикрыть город от возможного подхода англо-американцев.

В самый разгар операции пришла новая установка — взять Берлин к 1 мая, Дню международной солидарности трудящихся. Но для того чтобы отрапортовать о падении города, сначала требовалось овладеть таким знаковым объектом, как здание германского парламента. 30 апреля, в день самоубийства Гитлера, на подступах к Рейхстагу началось «соцсоревнование» между дивизиями и полками.

ЗНАМЯ НАД РЕЙХСТАГОМ

Ближе всего к этому объекту подошла 150-я дивизия генерал-майора Василия Шатилова, однако буквально в затылок ей дышала 171-я дивизия полковника Алексея Негоды (обе из 3-й ударной армии), и в каждой из них имелись заранее заготовленные «знамена победы», которые предстояло водрузить на купол Рейхстага.

Шатилов оценивал количество засевших в здании немцев в две тысячи — главным образом отборных эсэсовцев, солдат и офицеров люфтваффе, прибывших накануне курсантов военно-морской школы из Ростока. Курсантов, впрочем, разбили достаточно быстро после предпринятой ими неудачной контратаки. «Улица густо усеялась вражескими трупами. Около 350 человек взяты в плен. Спаслись бегством лишь жалкие остатки. Нескольких захваченных гитлеровцев привели ко мне на НП. Рослые, статные ребята лет 18–19, в черных бушлатах и брюках клеш, были обескуражены происшедшим. Еще несколько минут назад они мнили себя спасителями Третьего рейха, а теперь, опасливо озираясь, переминались с ноги на ногу в блиндаже русского комдива. На вопросы отвечали довольно обстоятельно». С иронией вспоминает Шатилов и двух доставленных к нему пленных немецких генералов медицинской службы. Один из них даже картинно опустился на колени и, приложив руку к сердцу, сказал, что сдается русскому победителю.

В то же время потери советских частей тоже были значительными, поскольку располагавшаяся перед зданием Королевская площадь простреливалась обороняющимися. В ротах в строю оставалось по 30–40 человек. Готовились пойти в бой последние резервы — недавно мобилизованные бывшие узники Моабитского лагеря. Уровень их боевой подготовки, конечно, оставлял желать лучшего, но с мотивацией было все нормально.

Между тем командные инстанции по цепочке от штаба армии и вплоть до Ставки запрашивали, когда, наконец, над Рейхстагом взовьется красное знамя. И Шатилов приказал своим бойцам любой ценой пересечь 300 метров площади, чтобы установить хоть какой-нибудь флажок на одной из колонн перед входом. Вперед ринулась группа во главе с лейтенантом 674-го полка Рахимжаном Кошкарбаевым, однако из-за ожесточенного огня противника, перескакивая от воронки к воронки, за семь часов (!) до крыльца Рейхстага добрались только сам Кошкарбаев и ефрейтор Григорий Булатов. Им действительно удалось установить самодельный флажок на одной из колонн, причем Кошкарбаев был тяжело ранен. Буквально через несколько минут, в ходе уже четвертой по счету атаки, к зданию подбежали бойцы 756-го полка во главе с капитаном Неустроевым. Именно у них находилось то самое изготовленное для дивизии Знамя Победы. О том, что случилось дальше, судить достаточно трудно, однако, основываясь на весьма противоречивых свидетельствах участников, представим наиболее вероятную картину событий.

Несший Знамя Победы рядовой Пятницкий погиб на ступенях Рейхстага, после чего флаг прикрепил к одной из колонн рядовой Щербина. Таким образом, на входе трепыхались уже два красных стяга — самодельный флажок 674-го полка и «официальное» дивизионное Знамя Победы, хранившееся в 756-м полку.

Затем в здание ворвалось уже несколько десятков наших солдат, и завязалась ожесточенная схватка во внутренних помещениях. По сути, их было раз в десять меньше, чем фашистов, но действовали они напористо и отважно. Большая группа фашистов оказалась оттеснена в подвал, другие, отстреливаясь, отходили на верхние этажи Рейхстага. Знамя Победы решили установить на крыше. Но, поскольку само по себе это действо носило в значительной степени символический характер, кандидатуры подбирали так тщательно, насколько позволяла обстановка. Выбор пал на русского Михаила Егорова и представителя одного из братских советских народов Мелитона Кантарию, видимо, по той причине, что он был соотечественником Сталина.

Им предстояло выполнить саму процедуру водружения знамени, что же касается «черновой» работы по прикрытию, то она выпала на долю группы капитана Неустроева. Но самое любопытное, что, судя по всему, когда бойцы 756-го полка добрались до крыши, над фронтоном Рейхстага уже развевалось самодельное знамя 674-го полка, водруженное группой лейтенанта Сорокина (того самого, который был начальником Кошкарбаева и Булатова). Хватаясь за железную арматуру и ежесекундно рискуя сорваться, Егоров и Кантария установили свое знамя выше — на куполе. Именно этот акт и оказался зафиксирован в учебниках истории.

ОБРЕЧЕННЫЕ

Итак, 1 мая 1945 года Рейхстаг был взят. Гитлер покончил с собой сутками раньше, его преемник Геббельс тоже последовал примеру фюреру именно в день Всемирного праздника трудящихся.

Но бои в центре Берлина еще продолжались. Поздней ночью из рейхсканцелярии пошли на прорыв те, для кого перспектива попасть в руки русским была равнозначна получению путевки на виселицу.

Командиром этого отряда был бригадефюрер (генерал-майор) войск СС Вильгельм Монке, имевший под своим началом настоящий фашистский «интернационал» примерно из 600 эсэсовцев личной охраны фюрера, 800 германских моряков-добровольцев из Киля, остатков латышского батальона СС, отдельных подразделений норвежских и датских добровольцев из дивизии СС «Нордланд», остатков французской гренадерской дивизии СС «Шарлемань», 400 венгерских эсэсовцев и 300–400 казаков.

Идти на прорыв собрались и служащие рейхсканцелярии, и обслуга покойного уже фюрера, и многие из тех, кто еще вчера красовался на трибунах, включая заместителя Гитлера по партии Мартина Бормана и руководителя нацисткой молодежной организации Артура Аксмана.

Свои силы Монке разделил на несколько групп, причем сам пошел с первой, видимо рассудив, что у тех, кто пойдет позже, шансов прорваться будет еще меньше. И в этом он не ошибся.

Получив информацию, что из рейхсканцелярии прорываются высшие нацистские бонзы, советское командование стало подтягивать в опасный район новые части.

Пробившись с большими потерями к реке Шпрее и оказавшись на берегу, озаренном заревами пожаров, отряд Монке так и не рискнул прорываться через мост Вайдендаммер, распавшись на более мелкие группы, которые, в свою очередь, тоже начали разбегаться.

К утру 2 мая компанию Монке составляли лишь пять человек из обслуги Гитлера — личный пилот Ганс Баур, сотрудник охраны Ганс Раттенхубер, две секретарши и диетолог Констанция Манзиали. В середине дня советские солдаты извлекли их из подвала, женщин отпустили, мужчин арестовали как военнопленных. Но хитрый Монке сумел улизнуть. Вплоть до 1952 года он скрывался на территории ГДР, потом все же попался, отсидел три года в советской тюрьме, а в 1955 году был передан ФРГ с одной из последних партий германских военнопленных…

В отличие от группы Монке, идущие следом пошли напролом через мост Вайдендаммер, двинув вперед последнее бронетанковое соединение Третьего рейха из одного «тигра» и одной самоходки. Части немцев даже удалось прорваться на северный берег, но на Цигельштрассе они застряли намертво. Аксман был ранен, Борман контужен.

Удачным выстрелом из пушки русским удалось подбить «тигр». В половину первого немцы пошли в атаку под прикрытием самоходки, но их отразили. То же повторилось и в час ночи, и в два часа. А дальше уцелевшие спасались в меру возможностей.

Борман, Аксман, доктор Штумпфегер и Швагерман держались вместе, пробираясь вдоль железнодорожного полотна к вокзалу Лертерштрассе. Добравшись до цели, они внезапно оказались в гуще советских солдат, которые, впрочем, вели себя вполне добродушно, решив, что имеют дело с бросившими оружие фольксштурмовцами. Однако нервы у «наци» не выдержали, и они несколько быстрей, чем следовало, рванули в разные стороны. Аксман около часа шнырял между развалинами, пока не наткнулся на трупы Бормана и Штумпфеггера, которые, видимо, покончили жизнь самоубийством. (В 1972 году их останки были обнаружены, хотя дискуссии о том, действительно ли Борман погиб именно 2 мая и не сумел ли он на самом деле улизнуть куда-нибудь в Южную Америку, продолжаются и сегодня.)

Третья группа, объединившая эсэсовцев из личной охраны фюрера во главе с Циглером, французов Крукенберга и скандинавов, форсировала Шпрее на подручных средствах, но около станции метро «Гезундбруннен» наткнулась на советские части. В завязавшемся бою Циглер и большинство эсэсовцев оказались уничтожены. Крукенберг с несколькими людьми укрылись в какой-то слесарной мастерской, где переоделись в рабочие халаты и начали разбегаться по городу. Командир группы прятался несколько дней, но в конце концов ему пришлось сдаться и отправиться в СССР отбывать срок, который он получил за военные преступления.

Четвертая группа оказалась уничтоженной практически полностью, а ее командир генерал-майор Берефенгер и его молодая жена застрелились.

В 1.55 ночи 2 мая последний раз вышло в эфир радио «Гроссдойчер рундфунк». 18-летний диктор Рихард Байер провозгласил: «Фюррер мертв. Да здравствует рейх!», после чего сотрудники начали спешно паковать вещи.

Погрузившись на три грузовика, они присоединились к остаткам танковой дивизии «Мюнхеберг» и 18-й моторизованной дивизии, прорывавшимся по направлению к Шпандау, где рассчитывали соединиться с танковой армией Венка, которая, по мысли Гитлера, в последний момент должна была спасти Берлин, чуть ли не разнеся в пух и прах фронты Жукова и Конева.

На самом деле Венк и сам уже улепетывал на Запад, но думать о чем-либо подобном беглецам не хотелось. Движимые призрачной надеждой, они добрались до моста к Шпандау, который продолжали удерживать какие-то гитлерюгендовцы.

Ехавшие впереди машины на полном газу перемахнули на другой берег, но тем, кто двигался следом, пришлось туго. Засевшие в Шпандау советские пулеметчики открыли огонь по мосту, устроив настоящую бойню. Грузовики ехали по телам погибших, а после того, как пуля настигала шофера, врезались в ограждение и взрывались. Среди тех, кто погиб на мосту, был сотрудник «Гроссдойчер рундфунк» и брат самого рейхсфюрера СС Эрнст Гиммлер.

Но даже те, кто прорвался, вряд ли могли считать себя счастливчиками. Мелкими группами они пытались прорваться через линии советских войск и либо гибли в перестрелках, либо складывали оружие и сдавались.

«ПРЕКРАТИТЬ СРАЖАТЬСЯ»

Хотя бои в Берлине продолжались едва ли не до середины дня 2 мая, формальная просьба о прекращении огня поступила от начальника обороны германской столицы генерала Вейдлинга еще в час ночи.

Советское командование действительно приказало приостановить наступательные боевые действия и уничтожать лишь тех, кто пытался прорываться из Берлина на Запад. Взамен Вейдлингу пришлось сдаться и подписать приказ по берлинскому гарнизону: «30 апреля 1945 года фюрер покончил жизнь самоубийством. Мы, давшие ему клятву верности, остались одни. В соответствии с приказом фюрера вы, немецкие солдаты, должны были сражаться за Берлин, несмотря на общую ситуацию и тот факт, что у нас закончились боеприпасы. Дальнейшее сопротивление бесполезно. Я приказываю с сегодняшнего дня прекратить сражаться. Генерал Вейдлинг, генерал артиллерии, бывший комендант обороны Берлина». (Он умрет в 1955 году во Владимире буквально в те дни, когда канцлер Адэнауэр сумеет вырвать у Хрущева согласие на возвращение последних из еще остающихся в советских лагерях военнопленных.)

Стрельба, продолжавшаяся в разных районах Берлина, постепенно затухала. Солдаты и фольксштурмовцы складывали оружие, пополняя собой число тех, кому предстояло покинуть Германию и отправиться в СССР восстанавливать, то, что было разрушено ими или их товарищами по оружию. До полной капитуляции Германии оставалось менее шести суток.

В начале Берлинской операции группировка советских войск насчитывала около 1,5 миллиона человек против почти миллионной группировки противника. Потери двух фронтов, по официальным данным, составили 78 тысяч убитыми и 274 тысячи ранеными, совокупные потери поляков — почти 9 тысяч. В общей сложности медалью «За взятие Берлина» было награждено более 1,1 миллиона участников операции.

Дата публикации: 9 мая 2015