Переход Великой армии через Неман

Двести лет назад, 24 июня 1812 года, Великая армия Наполеона перешла через Неман и вторглась в пределы Российской империи. Согласно весьма примерным подсчетам, численность возглавленной самим императором Франции главной группировки составляла 450 тысяч человек. Официальная российская пропаганда именовала это нашествие вторжением «двунадесяти языков», то есть, говоря по-современному, «нашествием двадцати народов».

ЗАПАД ПРОТИВ РОССИИ

Для русских современников тех событий было в этом нашествии что-то апокалипсическое. Словно в возмездие за нашествия гуннов или татар, Запад двинулся против Востока, собрав самую многочисленную из когда-либо существовавших в истории армий, по справедливости названную Великой и возглавляемую к тому же, возможно, самым великим из когда-либо живших полководцев.

Лишь треть от общей ее численности составляли французы. Еще около трети – немцы в лице пруссаков, саксонцев, вестфальцев, вюртембержцев, гессенцев, ганноверцев и т. д. Австрийскую империю, кроме самих австрийцев, представляли венгры, словаки, чехи, хорваты, сербы, румыны. Братья-славяне поляки вместе с литовцами (подданные уничтоженной 17 годами ранее Речи Посполитой) выставили 60-тысячный контингент.

Добавим сюда итальянцев, голландцев, бельгийцев, швейцарцев и даже испанцев с португальцами. В общем, из стран, полностью или частично подконтрольных Наполеону, от участия в походе воздержалась лишь Дания. Прочие то ли не смогли уклониться, то ли не очень и хотели. Правда, в походе на Россию не участвовали также Великобритания, Швеция и Турция, но эти страны не относились к числу подконтрольных Наполеону. Великобритания на протяжении предыдущих 20 лет беспрерывно вела борьбу с Францией, выступая в качестве спонсора всех антинаполеоновских коалиций. Швеция, после того как в 1810 году фактическим руководителем этой страны в качестве наследника престола стал усыновленный королем Карлом XIII маршал Франции Жан Батист Бернадот, взяла курс на сближение с Россией. А Турция как раз проиграла очередную войну и, подписав Бухарестский мир, в ближайшее время мериться с Россией силами не желала.

Французского императора, конечно, огорчало поведение Бернадота и султана, но и без них чувствовал он себя очень уверено.

В целом в кампании 1812 года под знаменами Наполеона приняло участие до 660 тысяч человек, которым на первом этапе противостояло порядка 180 тысяч, а с учетом подошедших резервов до 350 тысяч русских воинов.

Из тех 450 тысяч, которые в июне 1812 года перешли Неман с первой волной вторжения, обратно вернулись около 20–25 тысяч – примерно каждый двадцатый; трагический рекорд достойный быть внесенным в Книгу рекордов Гиннесса…

Любопытно, что накануне вторжения самой популярной книгой среди генералов и офицеров Великой армии была написанная Вольтером биография Карла XII, причем судьба шведского монарха, считавшегося до похода на Россию непобедимым, легко экстраполировалась на грядущую судьбу Наполеона и его армии.

Не удивительно, что французские мемуары полны воспоминаний о дурных предзнаменованиях (вроде вспугнувшего наполеоновского коня зайца) или просто терзавших сердце недобрых предчувствий (хотя, возможно, авторы здесь не совсем искренни, задним числом корректируя воспоминания с учетом обретенного опыта).

Любопытно, что в 1941 году самой популярной книгой в гитлеровской армии были воспоминания Армана Коленкура о походе на Россию. Но ни о каких роковых предчувствиях германские мемуаристы не писали…

Какие же чувства обуревали в июне 1812 года солдат и офицеров Великой армии? Практически все они прониклись грандиозностью предстоявшего им дела, мечтали о деньгах и славе и в какой-то степени ощущали себя культуртрегерами, несущими западные ценности в дикую азиатскую Россию. Так уж устроен человек, что даже в случаях, когда им двигают исключительно корыстные материальные интересы, он постарается придумать для оправдания своих действий мотив покрасивее и даже сам в него поверит…

Однако ощущение культуртрегерства быстро выветрилось: во-первых, потому, что русские войска (за исключением казаков) выглядели и действовали вполне по-европейски (а офицеры к тому же повально говорили по-французски), а во-вторых, трудно чувствовать себя культуртрегером, когда каждый день наполнен заботой о том, как бы отобрать у жителей хлеб, курицу, молоко, яйца.

Очевидно, что в плане расширения знаний европейцев о России поход 1812 года стал настоящим информационным прорывом. Никогда ранее такая колоссальная масса представителей Запада не посещала Россию за один раз и не имела возможности столь близко познакомиться с этой псевдоазиатской державой (другое дело, что в процентном отношении лишь очень немногие смогли поделиться обретенными знаниями)…

Английский представитель при командовании русской армии Роберт Вильсон в ноябре 1812 года на основе опросов пленных выделил в своем дневнике четыре вещи, которые их особенно поразили в России: «1. Жители и земледелие. 2. Хорошие дороги. 3. Пожертвования, понесенные дворянством. 4. Послушание и привязанность крестьян к своим господам».

В 1812 году многие существовавшие еще со средневековых времен мифы о России рухнули, а горечь поражения заставила европейцев трезво оценить неправедность всего предприятия.

Наполеон был, наверное, единственным, кто от начала и до конца кампании, а затем и вплоть до смерти пытался с помощью логических доводов доказать недоказуемое – что она была справедливой, необходимой, оправданной. Изливаемые им словесные потоки (записанные Арманом Коленкуром и другими мемуаристами, а также повторенные в воспоминаниях самого Бонапарта) напоминают самозомбирование человека, убеждающего себя в том, что совершенное им не преступление и не ошибка. («Это более чем преступление, это была ошибка» – так проницательный министр иностранных дел Франции Талейран охарактеризовал в 1804 году историю с расстрелом герцога Энгиенского, что резко настроило против Наполеона всех европейских монархов.)

Бесспорно, магия личности Наполеона сильна даже сегодня, а его умение обосновать собственную позицию может производить впечатление на исследователей, особенно если в мозгу у них сидит червячок русофобии или, в случае с нашими соотечественниками, самоуничижения.

Однако очевидно, что поход Наполеона можно охарактеризовать двумя словами…

СУПЕРПРЕСТУПЛЕНИЕ И СУПЕРОШИБКА

Суперошибка – поскольку в двухсторонних отношениях не существовало ни одного спорного вопроса, который нельзя было бы решить без применения силы. Уровень же планирования самого похода вообще способен вогнать в ступор – точно не определялись ни возможные рубежи для зимовки (Днепр или Волга), ни основное стратегическое направление (Москва, Санкт-Петербург или Киев), ни конечные цели (смена династии, расчленение России на несколько мелких государств или просто аннексия части территории). Наполеон, который ранее перед началом очередного похода достаточно точно называл место и сроки решающей битвы, тщательно высчитывал маршруты движения отдельных корпусов и дивизий, заранее определял источники снабжения, в 1812 году собирает громадную армию и двигается на почти неизвестную европейцам и вызывавшую у них своими просторами едва ли суеверный ужас страну, руководствуясь слепой верой в свою звезду, и, кажется, ничем больше (поскольку русское слово «авось» было ему неизвестно).

Почему эта война была еще и суперпреступлением? Потому что преступна любая война, начатая не для защиты Родины, а с целью подчинения другого государства.

Известны, слова Бонапарта, произнесенный им накануне похода, о том, что он является хозяином Европы, «осталась одна Россия, но я подчиню и ее».

Можно ли считать делающего такие заявления человека предтечей Евросоюза (как это делают некоторые современные западные историки) – вопрос риторический. В основе ЕС лежит принцип общности экономических интересов. И, хотя бы на уровне деклараций, заявляется о стремлении учитывать мнение всех участников альянса.

Наполеон всегда подчинял экономические интересы других стран интересам Франции, а его модель новой Европы основывалась именно на французском экономическом доминировании.

Еще хуже было то, что Бонапарт имел склонность подминать экономику под политику. Наиболее явный пример тому – континентальная блокада, нарушение которой и стало главным формальным поводом для похода на Россию. И это притом, что сам Наполеон в ряде случаев давал разрешения французским купцам на нарушения блокады! Налицо классические двойные стандарты, на которые Россия всегда реагирует весьма болезненно, поскольку при всех взлетах и падениях в русских накрепко сидят имперские комплексы, а самым популярным вопросом (наряду с хрестоматийными «Кто виноват?» и «Что делать?») является «Ты меня уважаешь?».

Наполеон не только не давал русскому дворянству свободно торговать с Англией, но и не уважал Россию в той мере, в которой ей хотелось, или, точнее, не выказывал в должном количестве знаков такого уважения. А потому Тильзитский мир 1807 года русское общество не приняло и соответствующим образом влияло на правительство Александра I, так что наметившаяся на берегах Немана дружба двух императоров сменилась сначала взаимной настороженностью, а затем обменом колкостями, количество и качество которых со временем достигли критической отметки. И все равно это были лишь колкости, а не жизненно важные для обеих стран вопросы.

Обе стороны, пусть даже не всегда осознанно, хотели войны: Франция – чтобы утвердить свое доминирование, Россия – чтобы укрепить пошатнувшийся авторитет на международной арене. Но вопрос о том, кто первый начал, принципиален. Ведь война – это гибель людей, и худой мир, как известно, лучше доброй ссоры. Александр I, в принципе, был готов решить спорные вопросы миром, Наполеон переговоров не хотел, потому что давно уже привык искать не консенсуса, а повиновения. Результатом был удивительный парадокс: невероятные по объемам ресурсы и человеческие массы оказались мобилизованы для сравнительно незначительной цели: пройтись по России и наглядно показать царю Александру, кто сильнее. Эта цель была главной – а уж остальное: строгое соблюдение Россией континентальной блокады, возможное воссоздание Польши с изъятием в ее пользу литовских, белорусских и части украинских земель – рассматривалось как второстепенные и необязательные задачи.

Таким образом, война 1812 года началась исключительно по воле Наполеона, став в результате, пожалуй, самым полным и безусловным триумфом в российской истории. Триумфом, возможно, чуть менее масштабным, чем триумф 1945 года, зато не омраченным многомиллиоными жертвами, принесенными русским народом.

Триумф этот был тем приятнее, что он стал достойной компенсацией за удар по национальному самолюбию, нанесенный самим фактом наполеоновского нашествия.

Ведь с начала XVII века, на протяжении почти двух столетий, внешний противник не вторгался в центр Российского государства (был, конечно, поход Карла XII, но он собственно русских губерний не коснулся. А при Екатерине II, по образному выражению канцлера Безбородко, «ни одна пушка в Европе без нашего дозволения выстрелить не смела»). И вдруг противник топчет русскую землю, разоряет Первопрестольную.

Случившееся стало для наших предков страшным потрясением, и тем сильнее было ощущение победы, когда наглый враг оказался не просто разбит, а уничтожен или доведен до такого состояния, что уже не вызывал, по образному выражению Льва Толстого, ничего, «кроме жалости и презрения».

По сути, Россия, с ее вечными комплексами перед иностранцами «сделала» не только Францию, но и всю Европу.

Это был триумф национального самолюбия, и к тому же триумф восторженно оцененный самой западной публикой.

Сегодня акценты, конечно, несколько сместились, и если историки (по принципу «большое видится на расстоянии»), в сущности, лучше представляют себе тайные пружины событий, чем их современники, то знания широкой публики оказались несколько размытыми, и каждая крупная европейская нация, вспоминая Наполеоновскую эпоху, считает, что именно ее подвиги и свершения определили направление исторического развития.

И отчасти все нации правы. Рубеж XVIII–ХIХ веков действительно был звездным часом Франции, которая властвовала над Европой не только своим оружием, но и идеями. Но это был и звездный час самого упорного врага Франции – Великобритании, во всем блеске явившей миру свое экономической могущество и противопоставившей французской идее нового свободного мира идею свободного мира, основанного на традиционных консервативных ценностях.

Сегодня, опять-таки с большого временного расстояния, видно, что две эти идеи, два мира не слишком-то отличались друг от друга, а в основе непримиримого англо-французского конфликта лежали противоречия между буржуазиями двух стран. Однако какие пропагандистские битвы велись, какими ядовитыми стрелами обменивались политики и публицисты, сколь искренне они ненавидели друг друга, видя в оппонентах «людоедов» и «демонов рода человеческого»! Конечно, есть высшая справедливость и в том, что финальную точку в невероятной карьере Наполеона поставили именно англичане, тем более что и сам Бонапарта по-джентльменски подыграл им, капитулировав именно перед самым своим непримиримым противником.

Бесспорно, время, о котором мы говорим, было и звездным часом германской нации, сцементированной в единый монолит прусской железной волей и обретшей легитимность великодержавия через традиции, унаследованные от австрийских Габсбургов. Разве не Австрия дольше любой другой державы воевала на суше против сначала революционной, а потом наполеоновской Франции? И разве не пруссаки бросались в 1813–1815 годах в пекло всех крупных сражений, решив в том числе и исход судьбоносной битвы при Ватерлоо?

А можно ли представить картину той эпохи без пылких испанцев, первыми познакомивших французов со всеми «прелестями» народной войны? Не последнее место занимает наполеоновская эпопея и в национальных историях шведов, португальцев, бельгийцев, голландцев, швейцарцев.

Но коли речь идет о 1812 годе, то именно этот год, который по аналогии с современностью можно было бы назвать Годом Европы в России (точно так же, как 1813-й – Годом России в Европе), бесспорно, был узловым для всей эпохи как год падения наполеоновского могущества.

Но что он принес России, помимо очередного взлета военного могущества и чувства национальной гордости? Какие противоречия внутреннего развития вскрыл? Способствовал ли модернизации государственной системы или, напротив, ее консервации? В более же узком смысле предельно насыщенный бурными и драматическими событиями даже не годовой, а полугодовой (с июня по декабрь) период интригует еще несколькими вопросами, без ответа на которые трудно понять, насколько победа оказалась предопределена свыше и существовала ли вообще какая-нибудь альтернатива разгрому Великой армии.

Это тема отдельного разговора.

Дата публикации: 24 июня 2022