Российский император Александр II в своем рабочем кабинете. 1880 год

Среди либеральных историков и политиков бытует расхожее мнение о якобы рабской психологии русского народа. В доказательство указывают на тот факт, что крепостное право в нашей стране было отменено только 155 лет назад, в 1861 году. Правда, в самой демократической стране мира — Соединенных Штатах — рабовладение отменили еще двумя годами позже. Но дело даже не в этом. Просто и само понятие «крепостное право», и обстоятельства его отмены окутаны огромным количеством мифов, в которых пора разобраться.

КРЕПОСТНЫЕ, НО НЕ РАБЫ

Итак, все познается в сравнении. С Западом в первую очередь…

В России крепостное право утвердилось лишь на рубеже XVI– XVII веков, когда в Европе уже началось его постепенное отмирание, что скорее говорит в пользу свободолюбия русского народа, нежели в пользу его «рабской психологии».

До сих пор не обнаружен пресловутый царский указ, изданный не то Иваном Грозным, не то Федором Иоанновичем, не то Борисом Годуновым, отменявший Юрьев день как дату свободного перемещения крестьян, что якобы и приковало их на веки вечные к тому или иному помещику.

Столь странное исчезновение важнейшего документа не раз заставляло многих историков задаваться вопросом: «А был ли мальчик-то?»

Если «мальчика» (указа) не было, то получается, что крепостничество возникало постепенно, по мере того, как свободные крестьяне попадали в финансовую зависимость от помещиков и, не имея возможности рассчитаться с долгами, теряли право в Юрьев день уйти от своего хозяина. В конце концов многие из них просто продавали себя и свою семью в вечную кабалу, после чего «де-факто» новые отношения освящались обычаем и далее регулировались законом.

Именно таких взглядов на природу крепостного права придерживался царь Николай I, считавший, что «человек сделался вещью вследствие хитрости и обмана, с одной стороны, и невежества, с другой».

Отнюдь не очевиден традиционный тезис о будто бы ничем не ограниченной власти помещиков. С законодательной точки зрения самой суровой мерой, которую они могли применить к своим крепостным, была ссылка в Сибирь (по соответствующему указу Екатерины II). Физическое же насилие помещиков над крепостными, хотя во многих случаях и покрывалось местными властями, приравнивалось к уголовным преступлениям. Самый известный пример — Дарья Салтыкова (Салтычиха), замучившая 75 человек и долгое время избегавшая наказания, но в 1765 году наконец осужденная к пожизненному заключению в монастырской тюрьме и добросовестно там отсидевшая до самой кончины в 1801-м. Заметим, что среди американских плантаторов преступники-садисты также встречались, но никто и никогда из них за убийства своих рабов осужден не был.

Еще один важный момент: при отмене крепостного права в государствах Европы крестьяне, как правило, получали свободу без земли и вынуждены были арендовать ее у местного феодала, который зачастую являлся еще и представителем судебной власти. В практической жизни такая (экономическая и судебная) зависимость английских, французских, немецких, испанских или итальянских крестьян от русского крепостного права ничем особо не отличалась. Что, кстати, подтверждается и примером освобожденных в 1816–1819 годах без земли крестьян прибалтийских губерний.

НАКАНУНЕ

Конечно, в XVIII–XIX веках по ходу европейских буржуазных революций феодальные пережитки были ликвидированы. Но в Пруссии, например, как и в некоторых других германских землях, фактически безграничная власть помещиков над крестьянами исчезла лишь после масштабных потрясений 1848 года — всего за 14 лет до российской крестьянской реформы.

И наконец, взглянем на цифры. Принято считать, что до 1861 года крепостные крестьяне составляли более 90% населения Российской империи. Однако здесь упускается одна «маленькая деталь»: примерно половина из этих крестьян были не помещичьими, а «государственными», или «удельными» (т. е. принадлежавшими императорской фамилии).

Неся перед государством разного рода повинности, они имели и определенные возможности для подъема по социальной лестнице (наиболее известный пример — Михайло Ломоносов), а осуществленная в 1837–1841 годах реформа Павла Киселева фактически дала толчок для их постепенного уравнения в правах с другими сословиями.

Кроме того, на территории Российской империи существовали огромные регионы, где крепостных не было вовсе (Прибалтика, земли Черноморского войска, Приморская и Семипалатинская области, Прикаспийский край, территории казахских племен, Дербентская и Эриванская губернии) или их количество исчислялось несколькими десятками дворовых, принадлежавших тому или иному местному чиновнику (Архангельская и Шемаханская губернии, Забайкальская и Якутская области).

В целом же доля помещичьих крестьян с 1742 и до 1836 года, как правило, не превышала 45%, а вот к 1858 году уменьшилась до 37%.

За счет чего произошло уменьшение? Главным образом за счет целого ряда правительственных мер, поощрявших предоставление крестьянам личной свободы, а еще в большей степени указов, запрещавших повторную продажу крестьян, принадлежавших помещикам, чье имение было передано в казну.

Дворянство, все более превращавшееся в паразитический класс общества, в отличие от своих европейских собратьев, заниматься бизнесом почти не умело и зачастую предпочитало прожигать жизнь, набирая кредитов в государственных банках под залог собственности. Затем следовало разорение, опись имущества и превращение крестьянина из помещичьего в государственного со всеми вытекающими для него отсюда благоприятными последствиями.

Логично предположить, что при сохранении подобных темпов естественным, чисто экономическим путем крепостное право было бы ликвидировано в России к началу ХХ века. Однако откладывать решение наболевшего вопроса на 40–50 лет возможностей уже не было.

ВРЕМЯ ПРИШЛО

Как минимум двое из непосредственных предшественников Александра II на престоле — Александр I и Николай I — считали крепостное право очевидным злом, которое обязательно следует уничтожить; причем чем скорее, тем лучше. Но ни тот ни другой так и не решились ликвидировать наболевшую проблему, хотя Александр I имел репутацию победителя самого Наполеона, а Николай I был личностью настолько властной и харизматичной, что во время «холерного бунта» 1831 года при одном его рыке «На колени!» толпа погромщиков действительно рухнула на колени и начала смиренно молить о прощении.

Что же им помешало? Вполне очевидная боязнь противодействия со стороны самого могучего сословия в государстве — дворянства. Причем речь идет не о тихом противодействии, когда политическая воля носителя верховной власти сталкивается с саботажем чиновничьего бюрократического аппарата, а о противодействии вполне конкретном и способном вылиться в физическое устранение царствующего монарха. Историки часто задаются вопросом — зачем дворяне-заговорщики устранили Петра III, издавшего «Манифест о вольности дворянской», освобождавший дворян от обязательной государственной службы? Да просто дворянство встревожилось, что, руководствуясь той же логикой, Петр III надумает, чего доброго, издать какой-нибудь «Манифест о вольности крестьянской».

И уж совсем свеж в памяти был пример Павла I, который не только пытался заставить дворян посерьезней относиться к государственной службе, но и предпринял шаги к тому, чтобы ограничить безудержную эксплуатацию крестьян помещиками.

Его внук — Александр II в конце 1850-х годов обладал определенным кредитом доверия. Россия была разочарована печальными итогами Крымской войны, виня в неудаче покойного Николая I, причем разочарование было столь сильным, что даже самые реакционные и кровно заинтересованные в сохранении крепостничества слои общества осознавали необходимость перемен и уж, во всяком случае, не имели серьезных возможностей им противодействовать. Общественность же либеральная, вплоть до жившего в эмиграции «радикала» Герцена, доброжелательно ожидала смягчения режима и вовсе не пыталась раскачивать ситуацию.

Сам Александра II на тот момент не допустил ни настоящих, ни вымышленных ошибок, которые оппозиция могла бы поставить ему в вину, а, наоборот, добился очевидных успехов на внешнеполитической арене, сравнительно благополучно закончив не им начатую Крымскую войну (1856) и победоносно завершив войну Кавказскую (1859).

В общем, поддержка «слева» была обеспечена, серьезного сопротивления «справа» ожидать почти не приходилось, а сам царь находился в отличной политической форме и был окружен командой толковых сподвижников.

Вот только как надолго сохранится подобная ситуация и не изменится ли она к худшему? Именно руководствуясь возможностями момента, уже через год после своего вступления на престол Александр II дал старт реформе.

РЕВОЛЮЦИЯ СВЕРХУ

Все началось буквально с одного пассажа из речи императора перед представителями московского дворянства: «Я не скажу вам, чтобы я был совершенно против этого (т. е. освобождения крестьян). Мы живем в таком веке, что со временем это должно случиться. Я думаю, что и вы одного мнения со мною. Следовательно, гораздо лучше, чтобы это произошло сверху, чем снизу…»

Ссылаясь в том числе и на эти слова императора, Ленин впоследствии писал о якобы сложившейся в России в 1856–1861 годах «революционной ситуации», выдавая, впрочем, желаемое за действительное.

На самом деле Александру II было выгодно запугать оппозицию «справа», представив в качестве единственного средства спасения от приближающегося «жестокого и беспощадного русского бунта» реформу «сверху». И у него это получилось.

Пришлось, правда, пустить в дело и административные рычаги, но, так или иначе, дворянство само начало обращаться к правительству с просьбами об освобождении крестьян.

Первым с подобной петицией выступило дворянство Виленского края, получив в ответ царский рескрипт от 20 ноября 1857 года, в котором царь милостиво соглашался начать подготовку к отмене крепостного права. А заодно был выпущен циркуляр, предписывавший виленским дворянам учредить комитет для составления «Положения об улучшении быта крестьян» (т. е. освобождении крестьян, да еще обязательно с землей — хоть с малым участком). Рескрипт и министерский циркуляр были разосланы по всей империи.

Мышеловка захлопнулась. Дворянству предложили самому спилить сук, на котором оно сидело, причем сделать это публично на глазах у многочисленных зрителей, что исключало возможность побега с места событий или нападения на организатора столь необычного зрелища. Мало того, дворянство убедили, что ему самому так будет лучше. И дворянство, не имея другого выхода, предпочло в это поверить.

Что уж тут говорить о представителях «левой» общественности? Ведь к 1860-м годам даже самые аполитичные круги общества понимали, что крепостное право — это какой-то анахронизм, а крепостной по своим человеческим качествам вполне может не уступать какому-нибудь аристократу.

Распространение этих очевидных истин заняло около полувека. Ведь еще в 1799 году в газетах можно было прочитать такое вот объявление: «Ушла собака белой масти… убежал человек…» Именно в подобной последовательности — собака «ушла», а человек «убежал».

Затем были указ Александра I, воспрещающий печатать подобные объявления, а также объявления о покупке и продаже крепостных. Были многочисленные шедевры русской литературы и искусства, рисующие человеческие достоинства крестьян и ужасы крепостничества. Были, наконец, истории, подобные истории с выкупом из крепостной неволи художника Тараса Шевченко…

И наконец, начавшаяся в 1856–1857 годах сознательная работа правительства, направленная, с одной стороны, на разъяснение неизбежности реформы, а с другой — на вовлечение в ее подготовку тех, по кому она должна была больнее всего ударить (помещиков).

О том, насколько успешной была эта работа, можно судить по простому факту. В 1859 году посетивший Петербург американский экономист Кэри, проводя явные параллели между ситуацией в России и в Соединенных Штатах, где как раз бурно дискутировались вопросы об отмене рабства, увещевал присутствующих: «Будем учиться у природы: когда она желает добра человеку, она действует постепенно, она посылает росы, солнечное тепло, дожди. А когда она стремится к разрушению, то действует разом: таковы бури, землетрясения». На это вполне «правый» по своим взглядам помещик князь Черкасский возразил: «Женщина беременна в течение девяти месяцев, а разрешается от бремени в течение несколько часов».

Однако для того, чтобы реформа обрела не только плоть и кровь, но и вполне осмысленное содержание, Александру II требовалось выполнить второе условие, пообобрав толковых помощников, или то, что сейчас принято называть…

КОМАНДА РЕФОРМАТОРОВ

Фактическими разработчиками реформы были сравнительно молодые интеллектуалы Юрий Самарин, Николай Милютин, Николай Бунге, братья Петр и Николай Семеновы — люди достаточно либеральных взглядов, хотя не столько политики, сколько квалифицированные специалисты в конкретных отраслях знания, востребованные при любых режимах. Невзирая на последующие смены политического курса, они не затерялись, сделав, в общем, вполне успешные карьеры (Бунге стал министром финансов; Петр Семенов совершил ряд сенсационных путешествий, заработав себе прозвище Тянь-Шанский, был президентом и вице-президентом неимоверного количества научных обществ).

Но еще интересней фигуры тех, кто возглавлял главный штаб реформы — созданную в марте 1859 года Редакционную комиссию (или, как ее еще называли, Комиссию для уничтожения рабства в России), куда стекались все составленные в регионах пожелания и предложения.

Первым ее руководителем стал Яков Иванович Ростовцев — в молодости участник декабристских кружков, непосредственно перед самим восстанием успевший переметнуться на сторону Николая I и сделавший вполне успешную карьеру именно в качестве представителя наиболее консервативных кругов бюрократии.

И вдруг резкая смена взглядов, о причинах которой говорили разное: например, о том, что, умирая, сын Якова Ивановича Александр просил отца сделать все возможное для блага народа.

Так или иначе, но именно Ростовцев умело нейтрализовал действия всех противников реформы, проталкивал в Редакционной комиссии идеи освобождения крестьян с землей и предоставления сельским обществам самоуправления, а главное, постоянно поддерживал соответствующее настроение императора, доказывая, что пути назад уже нет и что ничего страшного ни от правой оппозиции, ни от выпущенных на свободу крестьян ожидать не приходится. (Любопытно, что и последними обращенными к царю словами умирающего Ростовцева было короткое: «Не бойтесь».)

Зато деятель, пришедший в феврале 1860 года ему на смену, — граф Виктор Панин — был явным противником задумываемой реформы. И здесь Александр II повторил прием, когда уничтожение крепостничества осуществлялось его сторонниками.

Усилиями Ростовцева механизм реформы уже был запущен до такой степени, что остановить его можно было только резким ударом вроде государственного переворота и устранения царствующего императора. Однако крепостники и поддерживающая их бюрократия не могли решиться на такие действия — отчасти в силу очевидно негативного общественного резонанса, а отчасти по причине психологической неспособности к силовым актам, поскольку поколение Панина сильно отличалось от поколения бравых гвардейских офицеров времен Екатерины Великой. Максимум, на что были способны тогдашние бюрократы-реакционеры, — это по возможности волокитить дело реформы. И кто мог бороться с такой волокитой лучше, нежели человек, который сам в совершенстве овладел подобным оружием?

«Вы не знаете Панина, — говорил царь, успокаивая сторонников реформы, — у него нет других мнений, кроме как только исполнять мои указания». А сам Панин практически в это же самое время внушал своим подчиненным: «Если я каким-либо путем удостоверюсь, что государь смотрит на дело иначе, чем я, то я своим долгом считаю тотчас отступить от своих убеждений и действовать даже совершенно наперекор с тою или даже совершенно большею энергиею, как если бы я руководствовался моими собственными убеждениями».

Именно вопреки убеждениям, но следуя служебному долгу, он и довел реформу до успешного завершения, а собственно Манифест от 19 февраля 1861 года об отмене крепостного права был написан еще одним противником освобождения помещичьих крестьян московским митрополитом Филаретом: «Осени себя крестным знамением православный народ и призови с нами Божье благословение на свой свободный труд…» Вряд ли кто-нибудь смог бы сформулировать красивее…

КОМПРОМИСС ИНТЕРЕСОВ

Критики реформы больше всего ругают ее за компромиссный характер, из-за которого она полностью не удовлетворила ни «левых», ни «правых», ни крестьян, ни помещиков.

Ленин заявлял, что Александр II не в ту сторону повел наших аграриев, рассуждая о преимуществах «американского» пути, заключающегося в создании хозяйств фермерского типа. При этом абсолютно игнорировался тот простой факт, что отнятие у помещиков не только крестьян, но и земельной собственности неизбежно должно было придать ярости их сопротивлению. И кто знает, не вскипела бы тогда в жилах дворян горячая кровь их дедушек и прадедушек, некогда придушивших Павла I ? Да и вообще, как можно было сравнивать Америку с ее изобилием «ничейной» (ну разве что индейской земли) с Россией, где помещичьи владения веками передавались от одного поколения к другому?

Любопытно, что сами помещики поначалу и мысли не допускали, что царь решится освобождать крестьян с землей, в то время как сами крестьяне, привыкшие, даже будучи крепостными, рассматривать земельные наделы как свою собственность, не представляли себе безземельного освобождения.

В результате пришлось учитывать настрой и тех и других, вносить в законопроект массу поправок и уточнений, с одной стороны маскирующих его истинную суть, а с другой — действительно придававших реформе компромиссный характер.

Крестьян освобождали с условием выкупа у помещиков, но средства на выкуп «взаймы» и на условиях длительной рассрочки выплачивало государство.

Крестьяне освобождались с землей, но лишь с небольшими наделами.

Привыкшие к паразитическому существованию помещики теряли большую часть своих доходов, но в принципе могли по-прежнему бездельничать, живя за счет сдачи излишков земли в аренду своим бывшим крестьянам.

В общем, вся реформа была построена таким образом, чтобы ни одна сторона не оказалась загнанной в угол и не схватилась за оружие.

Без оружия, впрочем, не обошлось. Уже после объявления манифеста в ряде регионов вспыхнули волнения среди крестьян, решивших будто «баре утаили настоящую волю». Однако затихли они довольно быстро; учитывая же весь комплекс факторов и настроений различных сословий, очевидно одно — отделались малой кровью: вместо полномасштабной гражданской войны (как в США) — десятки убитых, что лишь ненамного выходило за пределы обычной ежегодной статистики крестьянских волнений. Потом ситуация выровнялась, успокоилась, хотя проблема избытка земли у паразитов-помещиков и нехватки земли у трудяг-крестьян, конечно же, осталась.

Но зато реформа 1861 года наметила и возможные пути бескровного решения этой проблемы, по которым вполне успешно полвека спустя двигался Столыпин, создавая то самое сельское хозяйство фермерского типа. И реформатором он был не хуже Александра II. Вот только судьба реформаторов в России, как правило, оказывается незавидной.

Дата публикации: 15 марта 2016