Гибель Святослава в бою с печенегами. Фрагмент картины Николая Овечкина

Трехмесячная (с 23 апреля по 23 июля 971 года) оборона Доростола (современная Силистра в Болгарии) закончилась поражением князя Святослава. Это поражение не было полным разгромом; русичи достойно выдержали сражение с превосходящими силами противника, но все равно исход битвы был таков, что следовало начать мирные переговоры.

СПОКОЙНО СМОТРЮ Я С ЗЕМЛИ РУБЕЖА …

Кесарь Иоанн Цимисхий охотно принял «скифскую» инициативу. Условия устраивали и тех, и других: «Русы возвратятся на родину, а ромеи не нападут на них по дороге и, кроме того, снабдят продовольствием». Византийцы подошли к делу с надлежащей серьезностью: доверенным контактным лицом к Святославу отправился епископ Феофил. Были уточнены дополнительные статьи – в частности, об освобождении пленных греков, беспрепятственном отходе русичей по Дунаю и восстановлении параграфов прежнего, подписанного еще при Игоре Рюриковиче мира между Константинополем и Киевом.

Иоанн Цимисхий утвердил эти компромиссные пункты, выдав русским по два медимна (меры) хлеба на каждого из 22 тысяч Святославовых ратников – и здоровых, боеспособных, и раненых, иногда нетранспортабельных. Затем в Доростол явились послы Цимисхия, доставившие князю ценные дары – «злато и паволоки». Роскошные предметы разложили на полу, но вождь, даже не взглянув на них, бросил своим отрокам: «Схороните!» Дипломаты, вернувшись в ромейский лагерь, с изумлением поведали кесарю сермяжную правду о Святославовых нравах.

Император учел досадный огрех: в городе вторично загостились послы, прихватив с собой «меч и ино оружье». Святослав радостно оглядел клинки и стрелы, «нача хвалити, и любити, и целовати царя». Брань утихла, и в июле 971-го в Доростоле («Дерестре») был заключен «пакт» между Иоанном Цимисхием и тандемом Святослава-Свенельда. Если подойти к делу строго юридически, то сей документ надлежит назвать не договором, а клятвенным обязательством русского повелителя не биться впредь с Византией, не поднимать против нее окрестные племена (вроде венгров и печенегов), не вторгаться в Карсунскую страну (Крым) и Болгарию, не претендовать ни на какие греческие пределы, а в случае, если империя подвергнется удару какой-то третьей силы и попросит Киев о содействии, оказать ей необходимую поддержку. По всей видимости, «реанимировался» и договор времен Святославова отца – князя Игоря Старого (от 944 года), который худо-бедно отлаживал торговые и дипломатические контакты между обоими южными государствами.

Затем, по давнему обычаю, «пакт» был скреплен взаимной присягой. Греки клялись Иисусом Христом, а славяне – Перуном и Велесом, «скотьим богом». («Если же не соблюдем мы чего-либо… да будем желты, как золото, и своим оружием посечены»). Ну, а о христианах в русских рядах на сей раз слышно не было: толковали, будто Святослав, в отличии от Игоря Рюриковича, к ним не милостив. Иоакимовская летопись (в переложении историка XVIII века Василия Татищева) повествовала, что изначально православные в Святославовых войсках рубились против врагов наравне с многобожниками, но после какой-то серьезной неудачи в Болгарии бойцы-язычники «начаша клеветати на христиан», обвиняя этих дружинников в плохом ведении рати с единоверными им греками, то есть в измене князю Святославу.

Разгневанный полководец, вспомнив, вероятно, и свои прежние «раздражительные» пререкания по сему поводу с матерью, Ольгой, повелел подвергнуть бедолаг жесточайшим пыткам и казнить всех до единого. Более того, он отрядил в Киев гонца с приказом снести христианские храмы и не допускать их возведения или восстановления. Трудно определить, насколько точно и скрупулезно была выполнена воля августейшего «блудного сына» на приплесах Днепра, где к нему, честно говоря, не питали особых симпатий. Но какие-то соборы, скорее всего, действительно разрушили – в том числе и выстроенную при Ольге первую русскую церковь Святого Илии…

КЛИЧ ВРАЖДУЮЩИХ НАРОДОВ …

Перед финальным «разъездом» буйные соперники пожелали взглянуть друг другу в лицо. Встреча, как живописует «История Льва Диакона», состоялась в солнечный день на благодатном дунайском берегу. Состоялась за восемьсот с лишним лет до иного высочайшего саммита, в июле 1807 года, под Тильзитом, на плоту посреди привольного Немана, где, подобно любезным братьям, обнялись вчерашние и завтрашние враги – императоры Александр Павлович и Наполеон Бонапарт.

Византийский хронист описал в деталях свидание русского и греческого монархов летом 971-го, и эти строки являются единственным письменным источником, обрисовывающим внешний облик Святослава Игоревича. «Кесарь Цимисхий в позлащённом вооружении, блестящий доспехами, на коне подъехал к Дунаю, сопровождаемый отрядом бесчисленных всадников. Сфендослав (Святослав) приплыл по реке на скифском струге и, будучи на веслах, греб наравне с дружинниками, без всякого различия. Он – среднего роста, не чересчур высок и не очень мал – с густыми бровями, с голубыми глазами и плоским носом, с бритым черепом и длинными висячими усами. Голова у него совсем голая, и только на одной стороне ее висел локон волос, означающий знатность рода. Шея толстая, плечи широкие, и весь стан довольно стройный. Он производил мрачное и свирепое впечатление. В одном ухе висела золотая серьга, украшенная карбункулом, а по краям от него – двумя жемчужинами. Одежда была простой, и ничем, кроме чистоты, от прочих не отличная. Побеседовав немного, сидя на лавке, с императором о мире, он отправился восвояси. Таким образом, пресеклась война ромейцев с русскими».

…Под барабаны и фанфары, озаренный факельными огнями, возвращался в дивный Константинополь победоносный император Иоанн Цимисхий. И не беда, что русские уходили сами, что безоговорочной капитуляции греки так и не добились, что князь Святослав «стяжал» на дорожку трофеи и продовольственный запас – даже на мертвых витязей («яко род его возьмет»). Стержень был в том, что скифы покидали пределы империи, и ближайшие годы не предвещали бросков с севера! Надо лишь посмотреть немного вдаль, сделав все мыслимое и немыслимое, дабы вырвать у Святослава его огненосное жало, которое может вновь заостриться и стать смертельно опасным. Император задумался…

За городской чертой Цимисхия встретил патриарх со всем столичным духовенством, вельможами и толпами простого народа. Неслись хвалебные гимны, и в руки суверена вложили знаки громкой победы – державные скипетры и златые венцы. Герой подошел к запряженной четверкой белоснежных коней восхитительной колеснице, но садиться не захотел. Он поставил туда захваченную в Болгарии икону Пресвятой Богоматери, а в открытую золотую каретную «беседку» положил регалии и багряницу пленного болгарского царя Бориса. Затем пропустил квадригу вперед, а сам поехал следом на боевом коне, держа почетные венцы и скипетры.

Улицы Константинополя приветствовали августейшего спасителя праздничными нарядами, златоткаными коврами, лавровыми венками и ветками. Для войск и народа устраивались щедрые, обильные пиры. В храме Святой Софии отслужили благодарственный молебен, и Цимисхий вручил настоятелю роскошный венец царя Бориса – в знак отпора врагу и восстановления имперской территориальной целостности. Из собора процессия направилась во дворец, где с несчастного Бориса сняли все символы монаршего достоинства – пурпурно-золотую шапку, унизанное жемчугом багряное платье и красивейшие красные сандалии. Ему же отдали будничную одежду и незатейливую обувь. Игра в «освобождение Болгарии от русских» закончилась, и Бориса, лишенного царских инсигний, официально нарекли «первостепенным боярином». Всего-навсего! Такова участь слабых и побежденных…

ПРОПАЛИ СПУТНИКИ ЕГО…

Не исключено (как полагает, например, военный исследователь Алексей Шишов), что даже после доверительной беседы с императором князь Святослав не торопился эвакуироваться из Болгарии. Факты – вещь упрямая: не на столь уж отдаленном Днепре Барс очутился лишь поздней осенью 971 года. У речных порогов его поджидали неугомонные печенежские кочевники. Они досконально знали маршрут княжеского возвращения домой. Информация была надежной: дальновидный Цимисхий, оценив полководческие таланты русского архонта, решил, что он – ради блага и пользы родимой Византии – не вправе «упустить» воинственного супостата. Скифский вождь, дружно соглашались царедворцы и стратиги, не должен добраться до Киева…

Греческий хронист Иоанн Скилица не утаивает, что еще до Святослава к устью Днепра, где белели шатры удалых печенегов и паслись в свежих травах их резвые кони, прибыл полномочный посланец кесаря – епископ Феофил Синкель, которому довелось руководить первичными переговорами в обреченном Доростоле. Скилица, разумеется, уверяет, что святой отец, в соответствии с монаршими беседами, просил печенежских владык «беспрепятственно пропустить русов на север». Но алчные степняки, возмутившись «поспешным», без совета с ними, примирением славян и греков, отказали-де посланцу Цимисхия. Такие басни рассчитаны на наивных людей. Епископ не только не настаивал на безопасном проходе славян к Киеву, но и нескупо приплатил ханам за коварный налет на ослабленные Святославовы рати…

Русские, очевидно, не знали о сих интригах и увертках, хотя могли и догадаться о них, поскольку воевали с византийцами не впервые. Проплыв на челнах до «острова Русов» в устье Дуная, многотысячные отряды, по легенде, разделились на две «дивизии». Конную дружину возглавил опытнейший варяг Свенельд, и она двинулась через степь, леса и болота прямо в Киев. Летопись кратко характеризует этот перелом: «И рек Святославу воевода отца его (Игоря Рюриковича – Я. Е.) Свенельд: «Обойди, князь, днепровские пороги на лошадях, ибо стоят там печенеги». И не послушал его (Святослав) и пошел в ладьях, а переяславцы (скорее всего, покорные Цимисхию болгары – Я. Е.) послали печенегам сказать: «Вот идет мимо вас на Русь Святослав с малой дружиной, забрав у греков много богатства и пленных без числа (последняя фраза звучит очень странно, так как Цимисхий требовал вернуть ему всех «подданных», да и продовольствие – по две меры хлеба – ромейцы выдали только на воинов; помимо того, в скедиях едва ли хватало «избыточных» мест – Я. Е.). Прослышав об этом, печенеги заступили пороги. И пришел Святослав к порогам, и нельзя было их пройти…»

Ошибка гордого полководца дорого обошлась русской армии. Ведь Свенельдовой кавалерии предстояло пройти до Киева посуху около 700 километров, тогда как для княжеской ладейной рати, поднимавшейся по Днепру, против течения, дорога была чуть не вдвое длиннее – до полутора тысяч километров. И это с ранеными и объемным трофеем! Когда русские добрались до порогов, Святослав увидел, что пути на север заперты, как старинная дубовая дверь: печенеги облепили оба берега и готовились к битве. Дружина возвратилась назад. Князь отложил вступление в столицу до весны, когда, по его расчетам, из Киева должны были прийти подкрепления от его старшего сына Ярополка, посаженного перед уходом в Болгарию на киевский стол, и от «одумавшегося» воеводы Свенельда.

Святославовы «легионы» зазимовали северо-западнее, в районе так называемого Белобережья – местности между нынешними городами Херсоном и Николаевом. Увы, колесо Фортуны повернулось в противоположную сторону. «И не бе у них брашна (продуктов) уже, и бе глад (голод) велик, яко по полугривне (шла) голова коняча…» Ловили рыбу, варили ее без соли, а ели без хлеба. В котлах частенько «кипятились» кожаные ремни от щитов. Смертность превысила все допустимые нормы.

Весной 972-го Святослав опять перебросил остатки войск к Днепру. Впрочем, Свенельда с конными дружинами и продовольственными подводами дождаться не довелось. Зато печенеги хана Кури были в полной боевой форме. У порога с сочным названием Ненасытненский они спрятались в высоких камышах и оттуда стрелой ударили по изнуренным русским ратям. Подробности сей стычки не известны, но в неравном побоище полегла вся дружина. Погиб и князь Святослав. Печенеги отнеслись к его смерти и прагматично, и с изрядной долей мистики.

По приказу хана Кури из черепа славного воителя сделали позолоченную чашу-братину («оковавше лоб его»). В разгар хмельных застолий ханская семья поднимала драгоценный сосуд и «пьяху» из него, стремясь, по племенному предрассудку, воспринять вместе с вином талант и доблесть павшего на поле брани могучего полководца. Ну, а недавно, при раскопках у порога Ненасытненского археологи нашли два добрых меча середины X века. Вполне возможно, что одно из «лезвий» принадлежало неукротимому князю…

Поход Святослава в Болгарию отточил воинское мастерство русских ратей, но не достиг своих стратегических целей. Перенос столицы из Киева в Переяславец на Дунае не удался не только из-за ожесточенного сопротивления византийской элиты и неприветливости болгарских обывателей, но и из-за зело прохладного отношения к этой задумке самих восточных славян – и знатных и незнатных, которые не хотели, естественно, превращать свою отчину в периферийное захолустье огромной южной державы. Киеву уготовано было утратить свой столичный статус лишь через двести лет после схваток в Болгарии – в марте 1169 года, в совершенно не схожих исторических условиях. И отнюдь не в результате чьих-либо внешнеполитических амбиций, а по причине жестоких междоусобных споров, которые кипели тогда в среде безмерно разросшейся династии Рюриковичей.

То, что не удалось язычнику-антихристианину Святославу Игоревичу, сделал «гонитель Киева» глубоко православный князь Андрей Боголюбский, внук Владимира Мономаха и сын Юрия Долгорукого, разгромивший сказочный град на Днепре и перенесший отечественную столицу во Владимир-на-Клязьме. А его младший брат Всеволод Большое Гнездо, дед Александра Невского и прапрадед Ивана Калиты, впервые объявил себя великим князем Владимирским – главным среди всех монархов Земли Русской. Киев сошел в тень. Эти подвижки диктовались не геополитической логикой, а соображениями беспощадной борьбы за власть внутри постепенно распадавшегося государства. Былинный Святослав руководствовался совсем иными резонами, чуждыми истинно русскому настрою, и потерпел печальный крах, невзирая на весь свой античный героизм.

Дата публикации: 26 октября 2012