Император Николай I

«Дурак умного догоняет, да Исаакий ему мешает»… Присказка, популярная в народе с 1857 года, когда недавно скончавшемуся императору Николаю был открыт конный памятник на Исаакиевской площади, глядящий в спину знаменитому Медному всаднику. В известной мере она справедливо воплощает суть тридцатилетнего правления третьего сына Павла I. То была как бы неудавшаяся погоня его праправнука за призраком великого царя, реформы которого, открыв мир России и Россию миру, спустя сто лет превратились в окостеневшую, забюрократизированную до предела государственную машину, без решительных трансформаций которой движение вперед стало невозможным. И трагедия Николая, в конце жизни познавшего позор крымской катастрофы, заключалась в том, что, будучи, несомненно, очень неглупым и образованным человеком, он оказался не в состоянии понять то, что понял его сын Александр II: так в России больше жить нельзя.

Детские годы будущего царя прошли под знаком достаточно качественного всестороннего воспитания, которым вначале занималась гувернантка Евгения Лайон (родом из Шотландии), а затем директор Первого кадетского корпуса генерал Матвей Ламсдорф. Воспитание шло по методе, определенной отцом — Павлом I. То есть по принципу: поблажек не делать, спуску не давать. Так что жесткое отношение к вопросам нравственного воспитания юношества, в котором розгам отводилась далеко не последняя роль, Николай нес в себе с детских лет.

Учился великий князь, по его собственному признанию, без охоты, некоторые предметы проходил исключительно по обязанности (особенно гуманитарные, в первую очередь не терпел древние языки). Тем не менее все, что тогда было расписано по программе «индивидуальной подготовки» представителей царской фамилии, он освоил (право, история, география, математика, физика и др.). Известно, что Николай Павлович свободно владел французским, немецким, английским и польским языками. Более же всего любил разного рода военные занятия, в том числе военно-строительное дело, с которого в должности генерал-инспектора по инженерной части и началась в юности его государственная деятельность.

Восемнадцати лет от роду великий князь стал свидетелем победы над Наполеоном, что стало еще одним камнем в основании его военно-ориентированных взглядов. Даже императрица-мать, выделявшая Николая среди своих сыновей, не сумела перенаправить его внимание на гражданские дела. Как и его младший брат Михаил, Николай выше всего на свете ценил воинские забавы, увлекаясь всякого рода смотрами, учениями, парадами. По словам Александра Бенкендорфа, они составляли «единственное и истинное для него наслаждение».

В первой четверти девятнадцатого века великий князь совершил несколько зарубежных поездок (в Австрию, Францию, Англию). Интересовался исключительно военными аспектами тамошней политики и экономики. От английской демократии был в шоке, а образцом счел государственные порядки в Пруссии с их жесткой субординацией и палочной дисциплиной. Было, правда, в военных пристрастиях Николая Павловича одно исключение: он не любил морской специфики, никогда не надевал морской мундир и передоверял морские дела адмиральскому составу. Море, правда, отвечало ему взаимностью: несколько раз попадал в шторма, дважды чуть не погиб на Черном море (одна такая история с выразительными подробностями зафиксирована в воспоминаниях выдающегося русского скрипача и по должности начальника царской охраны в 1826–1836 годах Алексея Федоровича Львова).

Как это ни удивительно, но до вступления на престол великий князь не занимался никакими серьезными государственными делами, помимо руководства гвардейскими полками и военно-инженерной инспекцией. В известной степени подобная ситуация была связана с тем, что, во-первых, он был далек от права наследования (третий по старшинству). Во-вторых, император Александр I не испытывал ни к Николаю, ни к Михаилу особых братских чувств и не очень-то хотел допускать их до управления страной в сколь-либо важных должностях. Однако к началу 1820-х годов перспектива восшествия на престол для Николая начала вырисовываться вполне определенно: Александр не имел и, видимо, уже и не мог иметь детей от императрицы Елизаветы, Константин был женат вторым браком на польской графине Иоанне Грудзинской, и их дети не могли бы претендовать на русский трон. В этой ситуации Николай Павлович внешне не выказывал никаких поползновений на «повышение в чине», сторонясь любых финансовых или экономических вопросов. Как он писал, «мое знакомство со светом ограничивалось ежедневными ожиданиями в передних или в секретарской комнате, где, подобно бирже, собирались ежедневно в 10 часов все гг. генерал- и флигель-адъютанты, гвардейские и приезжие генералы и другие знатные лица, имевшие допуск к государю». Все остальное время великий князь занимался смотрами, стрельбами, маневрами и парадами, соревнуясь в военном рвении с братом Михаилом.

Летом 1817 года Николай женился на прусской принцессе Шарлотте — дочери короля Фридриха-Вильгельма III, после обращения в православие ставшей Александрой Федоровной, родившей мужу четверых сыновей и трех дочерей. Он был, судя по всему, хорошим отцом и мужем, хотя сие не мешало ему порой заводить романы на стороне и ревностно относиться к своим мужским победам (из-за чего, кстати, жестоко пострадал замечательный композитор, автор бессмертного «Соловья», герой войны 1812 года А. А. Алябьев, некогда «перебежавший дорогу» 19-летнему великому князю и, спустя 11 лет, осужденный на вечную ссылку по недоказанному, фактически сфабрикованному обвинению в убийстве). Известно, что до конца дней Николай Павлович терпеть не мог трех вещей: дуэлей, карточной игры и чужих успехов в общении с дамским полом.

В целом среди человеческих качеств будущего царя преобладали не лучшие черты: злопамятность, резкость, грубость, болезненное самомнение. Вспыльчивость, унаследованная от отца, в минуты внезапного гнева доходившая до жестокости. Не любил он выслушивать советы, пока не испрашивал их сам. К независимому мнению бывал крайне нетерпим, даже если оно принадлежало человеку, лично им уважаемому. Посему некоторые министры даже готовили на подпись два варианта доклада и подавали тот или иной в зависимости от настроения государя. С другой стороны, нельзя сказать, что Николаю Павловичу вовсе не были присущи живые человеческие чувства. Он ведь оказал немалую помощь людям, которые далеко не всегда бывали с ним согласны: Пушкину, Грибоедову, Гоголю, вдове посланного им на эшафот Рылеева… Хотя Николай не принимал личного участия ни в одном из боевых сражений, и в восставшем Петербурге в декабре 1825-го, и в дни холерных бунтов 1830–1831 годов он продемонстрировал завидное самообладание и способность принимать решения и брать на себя всю ответственность за их реализацию, не думая о своей собственной безопасности. В нем была воля, был — не слишком приятный, но очевидный — внутренний стержень, который позволил держать в управлении Россию целых 30 лет.

Еще одна привлекательная для руководителя страны черта: неприхотливость Николая в быту. Он спал на походной кровати, на тюфяке, набитом соломой. Не признавал никаких излишеств в одежде и еде, предпочитая простую гречневую кашу с солеными огурцами. Вставал неукоснительно в 7 утра, рабочий день (без выходных!) продолжался до 11–12 часов вечера. Только в дни первопрестольных праздников и семейных торжеств распорядок дня менялся. Спартанские привычки царя становились мучением для его приближенных во время многочисленных путешествий: Николай за четверть века проехал по нашим российским дорогам 124 тысячи верст — три окружности земного шара! Ему до всего было дело в его стране; опять на память приходят воспоминания Львова, где тот красочно описывает испуг местных властей, когда по дороге, например, в Крым царь внезапно предлагал нагрянуть в какой-нибудь заштатный городок, дабы узнать, что в нем творится (не отсюда ли такой восторг императора после премьеры гоголевского «Ревизора»?). Дважды любивший прокатиться «с ветерком» Николай Павлович вылетал на крутых российских поворотах из своего тарантаса, ломал руки и ноги. Но продолжал путешествовать, чтобы в конце жизни с грустью сказать наследнику: «Все у нас воруют, кроме тебя и меня». Нельзя отказать государю в присутствии воли, позволявшей ему непреклонно идти к намеченной цели, невзирая на далеко не богатырское здоровье, не соответствовавшее внешнему облику этого великана (рост Николая — почти 190 см).

Конечно, на все правление Николая Павловича нало жило отпечаток восстание декабристов. Ему пришлось начать царствование в экстремальных условиях. Измена значительного числа выходцев из дворянской, отчасти весьма родовитой, среды не просто напугала императора. Она сделала его заложником системы сословного государства, которую стремились уничтожить декабристы и продолжатели их дела из числа революционных демократов. Между прочим, настольной книгой царя стал составленный по его личному распоряжению «Свод показаний членов злоумышленного общества о внутреннем состоянии государства». Этот факт свидетельствует: Николай I понимал, что ситуацию в стране надо менять. Но менять не хотел. Судьбы отца и деда, осмелившихся пойти «против течения», были ему хорошо известны. И решить главный вопрос — отменить крепостное право — он так и не смог, не желая войти в открытый конфликт с сановно-бюрократической верхушкой российского общества.

Если говорить о приоритетах в государственной политике, то главным из них для государя оставалась армия. Милитаризация жизни страны достигла невероятных масштабов: царь одел в униформу сотрудников горного ведомства, железнодорожников, лесничих, пытался провести унификацию по военному образцу даже для священнослужителей. Университетским (!) уставом 1835 года надлежало ввести «порядок военной службы и вообще строгое соблюдение установленных форм, чиноначалие и точность в исполнении самомалейших установлений». Всеобщий административный нажим способствовал формированию странного симбиоза гражданских и военных должностей, когда на вполне «мирные» места в губерниях и крупных городах назначались, по меньшей мере в половине случаев, офицеры и генералы, часто ничего не понимавшие в сути гражданской жизни, но слепо верные трону. Николай I свято верил в то, что лучшего исполнителя монаршей воли, нежели солдат, нет и быть не может. Николаевское царствование довело до закономерного финала старую петровскую систему управления. Безуспешные попытки совместить несовместимое — организацию управленческих функций путем создания системы специализированных учреждений, руководимых профессионалами, и стремление самодержца «держать и не пущать» — выражались в постоянном и часто некомпетентном вмешательстве царя и лиц из его ближайшего окружения в сферы, в которых они и не могли разобраться в силу отсутствия соответствующих навыков и знаний.

Вершиной этой «вертикали» стало рождение всесильной собственной его императорского величества канцелярии, фактически дублировавшей работу ведущих министерств и ведомств. Первое отделение канцелярии контролировало деятельность правительственных учреждений, второе занималось кодификацией российского законодательства. Под руководством Сперанского его сотрудниками были составлены и изданы Полное собрание законов и Свод законов Российской империи. Так что работу этого отделения следует признать вполне успешной. Не случайно при Александре II тут были подготовлены проекты исторических законов, изменивших ход развития страны. Что касается третьего отделения, то оно стало именем нарицательным, вплоть до нашего времени, олицетворяя то, что называют политическим сыском. Именно это «око государево» было призвано искоренять всяческую крамолу, надзирать за чиновниками, лицами свободных профессий, учеными — в общем, за всеми, кто мог бы представить опасность для существующего строя. Таковых опасностей оказалось столь много, что отделение разделили на пять отделов (экспедиций), ведавших политической оппозицией, религиозными сектами и направлениями, иностранцами, хозяйственно-экономическими вопросами и, наконец, цензурой. Разумеется, управлять такой махиной не под силу даже столь организованному монарху, как Николай Павлович. Не зря же он с горечью констатировал: «Россией управляю не я… Россией управляют столоначальники». Личные инспекции мало помогали. Царь приезжал, устраивал грозные «разносы», бывало, снимал с должности и отправлял в тюрьму особо «отличившихся» в казнокрадстве чиновников. Уезжал — и новые чиновники продолжали жить по-прежнему. Принципиально ошибочным было мнение государя о том, что стоит все регламентировать, формализовать — и государственные дела пойдут сами собой. Как пишет в своих мемуарах хорошо осведомленная о жизни царя и его окружения фрейлина Анна Тютчева, Николай Павлович «чистосердечно и искренне верил, что в состоянии все видеть своими глазами, все слышать своими ушами, все регламентировать по своему разумению, все преобразовывать своею волею… В результате он лишь нагромоздил вокруг своей бесконтрольной власти груду колоссальных злоупотреблений, тем более пагубных, что извне они прикрывались официальной законностью и что ни общественное мнение, ни частная инициатива не имели права на них указывать, ни возможности с ними бороться».

Николай действительно хотел быть отцом нации, пытался создать иллюзию полного взаимопонимания между властью и подданными. А для контроля привлек и корпус жандармов (подчинявшийся третьему отделению), и полицию. Идея всеобщего служения в трактовке царя означала полное нивелирование личности и ее индивидуальных качеств в пользу беспрекословного подчинения начальству. Показательно, что, как и его великий предок Петр I, император превратил в государственную «контору по делам веры» церковь, назначая на ее высшие должности лиц сугубо гражданских (например, армейских), отправляя на воинскую службу не имевших постоянного места священнослужителей. Сам император своей неутомимостью в государственной службе, личным примером хотел показать необходимость подобной системы, не понимая, что в середине XIX века, после Великой французской революции и европейских реформ Наполеоновской эпохи, подобная структура внутригосударственных отношений невозможна.

Анализ исторических документов показывает, что идея освобождения крестьян от крепостной зависимости не была в принципе чужда царю, понимавшему важность решения крестьянского вопроса. Своими указами 1826 года он предписал дворянам «христианское и сообразное законам обращение с крестьянами». Затем организовал специальный секретный комитет по анализу всего государственного устройства с упором на положении крестьян. Волнения, вспыхивавшие то здесь, то там, убедили царя в том, что они происходят не за счет оплачиваемых врагами престола революционеров, а вследствие сословно-классовых противоречий в деревне. Секретный комитет и другие ведомства в течение всего правления Николая I «сооружали» проекты трансформации государственного строя России, но все они носили половинчатый характер и не затрагивали основ крепостничества. Однако даже этих частичных преобразований император боялся как огня, полагая, что стоит дать слабину, как трещина в фундаменте абсолютизма немедленно расширится и все рухнет разом. Одним из главных борцов с инакомыслием стала цензура, подавлявшая самые безобидные поползновения на свободомыслие. Цензурным уставом 1828 года запрещались «всякие рассуждения о потребностях и средствах к улучшению какой-либо отрасли государственного хозяйства, когда под средствами разумеются меры, зависящие от правительства, и вообще суждения о современных правительственных мерах».

В сфере внешней политики Николай I следовал схемам, сложившимся в русской дипломатии XVIII столетия. Главный европейский союзник — Австрия, которую следовало поддерживать как противовес Пруссии. Главный противник — Турция, отсюда постоянное военное давление, периодически вспыхивавшие войны, вытеснение Османской империи с Кавказа, ставшее основной причиной бесконечной войны с горцами в период покорения Чечни и Дагестана, завершившейся пленением имама Шамиля уже после смерти Николая I.

Считая Россию вершителем судеб Европы, Николай Павлович упустил момент экономического прорыва, технической революции, охватившей западные страны в этот период. Россия и Западная Европа сознательно противопоставлялись как два различных цивилизационных мира, несхожие и в чем-то противоположные по базисным понятиям политического, религиозного, экономического и социального характера. Что-то из арсенала практических знаний, точных наук, конкретных достижений технического прогресса брать было можно и нужно. В гуманитарном же аспекте Европе подражать по меньшей мере предосудительно.

Разумеется, требования времени не прошли мимо императора.

В огромной стране, простиравшейся от Варшавы до Аляски, надлежало развивать средства коммуникации. Разбираясь в делах строительных вполне профессионально, государь уделял первостепенное внимание прокладке дорог, судоходных и морских путей.

В 1834 году завершилось начатое еще в XVIII столетии строительство шоссе из Петербурга в Москву. Затем прямые пути связали Москву с губернскими городами центра и юга страны, а Петербург — через Ковно (Каунас) с польскими дорогами. В 1828 году соединили Беломорско-Онежскую водную систему с Северной Двиной, в 1838-м — Неман с Вислой. Была предпринята грандиозная попытка формирования шлюзовой структуры водного пути из Москвы-реки в Волгу, которую исторически завершили спустя сто лет, уже в советскую эпоху. 4 апреля 1838 года открылось постоянное движение по Царскосельской железной дороге, а спустя 13 лет поезда связали две столицы. Царь с удовольствием согласился на присвоение любимому детищу своего имени: он полагал, что этот путь — путь в будущее России.

Кадровая политика царя также была своеобразной. Он, конечно, опирался на массу довольно серых и безвольных чиновников. Но в то же время вокруг него сформировалось немалое число бесспорно талантливых руководителей: Киселев (госимущества), Канкрин (финансы), Уваров (просвещение), Дашков (наука), Горчаков (иностранные дела)... Показательно, что и участники александровских реформ 1860–1880-х вышли из числа николаевских администраторов (Валуев, братья Милютины, Абаза, Головнин, Лорис-Меликов). Ради интересов дела Николай мог пойти и против собственных симпатий и антипатий, доверив кодификацию законов Сперанскому, имевшему репутацию отъявленного вольнодумца и реформатора.

Повинуясь естественному ходу событий, в николаевской России росло промышленное производство (втрое больше стало предприятий), вырос экспорт сельскохозяйственной продукции. Но все эти успехи зиждились на безнадежно устаревшей системе общественных отношений, на бесправии и нищете большей части крестьянства и рабочего класса. Сразу после смерти Николая Павловича будущий министр внутренних дел Валуев писал в «Думе русского во второй половине 1855 года»: «Благоприятствует ли развитию духовных и вещественных сил России нынешнее устройство разных отраслей нашего государственного управления? Отличительные черты его заключаются в повсеместном недостатке истины, в недоверии правительства к своим собственным орудиям и в пренебрежении ко всему другому. Многочисленность форм подавляет сущность административной деятельности и обеспечивает всеобщую официальную ложь… Взгляните на дело, отделите сущность от бумажной оболочки, то, что есть, от того, что кажется, правду от неправды или полуправды — и редко где окажется плодотворная почва. Сверху блеск — внизу гниль… Везде преобладает у нас стремление сеять добро силой. Везде пренебрежение и нелюбовь к мысли, движущейся без особого на то приказания… Везде противоположение правительства народу, казенного частному вместо ознаменования их естественных и неразрывных связей. Пренебрежение к каждому из нас в особенности и к человеческой личности вообще…» Удивительные строки! Прошло 160 лет, и уже в современной России, пережившей страшный и кровавый ХХ век, мы вновь сталкиваемся все с теми же проблемами! И с тем же нежеланием власть имущих слышать иные, неугодные им мнения.

Вторая половина царствования Николая I прошла под знаком неуклонно усиливавшихся кризисных явлений. Собственно, уже эпидемия холеры 1830–1831 годов выявила органическую слабость местной администрации и «неуправляемость» деревни. Неурожай 1832–1834 годов пришлось подавлять с помощью войск, прямо-таки в духе будущей продразверстки первых лет советской власти. Без конца бурлила так и не усмиренная после восстания 1831 года Польша. Все новые и новые тысячи солдат и мирных жителей погибали на полях сражений в горах Кавказа. В 1840-е накаленная атмосфера реформируемой Европы привела к революционным событиям 1848 года. Николай Павлович бросился тушить пожар, можно сказать, спас дружественную Австрию, подавив Венгерское восстание. Но против крепнущего немецкого единства он, в крови которого было 15/16 немецких генов, ничего поделать не смог. Усиление России не входило в планы Англии и Франции. Наполеон III не испытывал к врагам и победителям своего великого дяди никаких положительных чувств. Королева Виктория и ее министры — тем более. Началась Крымская война, закономерный исход которой поставил Россию на грань национальной катастрофы.

Драматический финал правления Николая I ставит все тот же сакраментальный вопрос: что следовало бы предпринять этому царю, чтобы вывести страну на новый уровень общественного развития? Ответ, вытекающий и из итога его тридцатилетнего правления, понятен: ликвидировать крепостное право, уничтожить сословное деление, ввести всеобщую воинскую повинность, суд присяжных, даровать конституцию, расширить права местного самоуправления, допустить свободу совести, реформировать налоговую систему. То есть — ни много ни мало — совершить мирную буржуазно-демократическую революцию! То есть осуществить то, с чем он не покладая рук всю свою жизнь боролся. То, к чему призывали участники декабрьского восстания — бунтовщики и изменники царю и Отечеству! Все это было решительно невозможно.

«Доблесть моя заключалась лишь в том, что в эпоху, когда принято было изображать вещи такими, какими они должны быть, я дерзнул показать их такими, какими они были в действительности», — писал в предисловии к изданию своей скандальной книги «Россия в 1839 году» Адольф де Кюстин. История жизни императора Николая I однозначно свидетельствует о том, почему самые благие намерения правителя оказываются неисполнимыми, если этот самый правитель не в состоянии понять, что в данный исторический момент необходимо не ему лично, а его стране и народу. Вечная истина, актуальная и в сегодняшней России.

Дата публикации: 26 сентября 2015