Александр Грибоедов

Не знаю, как кому, а мне кажется, что за юбилеем и прославлением Александра Сергеевича Пушкина как-то задвинули немного в сторону нескольких его современников, заслуги которых перед русской литературой и родным языком ничуть не меньше, чем у «нашего всего». И в первую очередь это относится к другому Александру Сергеевичу – Грибоедову. Он, конечно, в литературе совершил намного меньше, чем его тезка. Но и не был Грибоедов, как его обозвали на мудреной латыни, homo unius libri, то есть автором одной книги. За свою жизнь, которая оказалась на несколько лет короче пушкинской, он успел и повоевать, и «побезобразничать», и в тюрьме посидеть, и добиться весьма ощутимых успехов на дипломатической почве, и даже погибнуть, отстаивая интересы Родины, а не на дуэли. Вот давайте и посмотрим на его полузабытую жизнь, почти не касаясь гениального его произведения.

…Первоначально Грибоедов назвал свою «комедию в стихах» несколько иначе: «Горе уму». Казалось бы, все ясно – тяжело в России умному человеку, увязшему в окружающем его болоте! Однако в ходе работы над «комедией», которая длилась без малого десятилетие (а по некоторым данным, окончательную редакцию он завершил за год до смерти, то есть через двенадцать лет после возникновения замысла), гениальный автор пришел к несколько иному выводу: умный и честный человек не может не видеть мерзостей современной ему жизни, и потому жизнь его (если он действительно умный и честный) делается практически невыносимой. Он не только подвергается гонению за ум и честность; у умного человека открываются глаза. Отсюда и вывод – прочь из столичных городов, «к тетке, в глушь, в Саратов!» И новое название комедии с невероятной силой приблизило ее к библейскому Экклезиасту, которого талантливо «озвучил» Николай Заболоцкий: «Во многом знании – немалая печаль, Так говорил творец Экклезиаста. Я вовсе не мудрец, но почему так часто Мне жаль весь мир и человека жаль? …Я – только краткий миг Чужих существований. Боже правый, Зачем ты создал мир, и милый и кровавый, И дал мне ум, чтоб я его постиг!»

…Официальным днем рождения Александра Сергеевича Грибоедова считается 4 (15 по новому стилю) января 1795 года. Однако сам поэт, драматург и дипломат несколько путался (или же делал это умышленно) в датах своего появления на свет. Их разброс велик – от 1790 года до официально принятого 1795-го. Если принять за достоверную самую раннюю дату, то получится, что он появился на свет до того, как родители – Сергей Иванович и Анастасия Федоровна – вступили в законный брак. Следовательно, по правилам того времени он считался незаконнорожденным. Тем не менее этот же год рождения указывается и в бумагах по делу декабристов. Фаддей Булгарин, с которым Грибоедова связывала странная дружба, говорил про 1793 год, Осип Сенковский утверждал, что Грибоедов родился в 1792 году… В итоге официальные биографы решили взять «за основу» год, который поэт лично указал в первом своем формуляре – анкете при поступлении на службу, а также свидетельство его жены Нины Чавчавадзе, ставшей вдовой в семнадцать лет.

Кстати, вполне вероятно, что дружба Грибоедова с Сенковским (настоящее имя Юзеф Юлиан) и с Булгариным (он же Ян Тадеуш) не была случайной. По одной из версий, его пращур Ян Гжибовски переселился еще в начале XVII века из Польши в Россию. В 1614 году царь Михаил Романов пожаловал Михаилу Ефимовичу – уже Грибоедову – несколько деревень в окрестностях Смоленска «за его многие службы… в нужное и во прискорбное время… противу врагов наших, польских и литовских людей, которые до конца хотели разорить государство Московское и веру христианскую попрать, а он, Михайло, будучи во московской службе, противу тех злодеев наших стоял крепко и мужественно, голод, и наготу, и во всем оскудение, и нужду всякую осадную терпел многое время, а на воровскую прелесть и смуту ни на которую не покусился». Не отсюда ли честность и принципиальность Александра Сергеевича, генетически унаследованная от предков?

Правда, некоторые исследователи отвергают «польскую» версию происхождения Александра Сергеевича. К тому же, существует еще одна интересная гипотеза, высказанная писателем и историком Штормом в книге «Потаенный Радищев»: Грибоедов был внучатым племянником Александра Николаевича Радищева, но вынужден был скрывать это по политическим причинам... А почему бы и нет?

Таланты Грибоедова начали проявляться еще в детстве. Он свободно владел английским, итальянским, немецким и французским языками, что превосходило «обязательный минимум» для дворянских детей, читал тексты на латыни и древнегреческом, а во время службы на Кавказе выучил арабский, грузинский, персидский (фарси) и турецкий языки. Безусловно, сказалось полученное образование: еще в 1803 году его отдали в Московский университетский благородный пансион – закрытое заведение для отпрысков знатных семей. Это училище (назовем его так) давало прекрасные знания. Достаточно сказать, что за четыре года до поступления Грибоедова в нем было создано литературное общество – «Собрание воспитанников», первым председателем которого был Василий Андреевич Жуковский. К слову, в этом пансионе практически одновременно получали образование декабристы Петр Каховский, Никита Муравьев, Владимир Раевский, Сергей Трубецкой, Александр Якубович, братья Павел и Николай Бобрищевы-Пушкины. Эта компания и послужила в более поздние времена причиной недовольства Николая I, который после восстания декабристов лишил Пансион многих привилегий, а к 1830 году и вовсе закрыл его.

В правилах училища было записано: «Воспитанник по приобретении достаточных успехов в учении... может приступить к слушанию лекций университетских», что дало возможность юному Грибоедову уже через три года поступить на словесное отделение Московского университета. Пять лет спустя пытливый юноша получил звание кандидата словесных наук, но страсть к познанию так затянула его, что он продолжил обучение на нравственно-политическом отделении, а далее – и на физико-математическом.

Тяга к знаниям не оставляла его всю жизнь. Вот лишь одна характерная заметка в его записках, озаглавленных «Desiderata», что означает «Пожелания»: «Нельзя ли достать словарь языка закубанских черкесов? В Гильденштедте есть словарь кабардинский; таким образом можно было бы научиться различать разные наречия языка черкесского».

Юный лицеист Александр Пушкин писал: «К мечам!» – раздался клик, и вихрем понеслись, Знамена, восшумев, по ветру развились; Обнялся с братом брат; и милым дали руку Младые ратники на грустную разлуку; Сразились. Воспылал свободы ярый бой, И смерть хватала их холодною рукой!.. А я... вдали громов, в сени твоей надежной... Я тихо расцветал, беспечный, безмятежный! Увы! мне не судил таинственный предел Сражаться за тебя под градом вражьих стрел!»

Пушкину не позволил возраст, но Грибоедов, которому (примем официальную версию рождения) уже исполнилось семнадцать, невзирая на протесты родственников, покинул университет и записался в Московский гусарский полк – в добровольческое, как бы мы сказали сегодня, формирование, созданное отставным ротмистром графом Салтыковым. Правила записи добровольцев были таковы: «Лета от 20 до 45, не затрудняясь, если несколько старее или моложе, имея в виду лишь силу телесную. Мера не назначается, лишь бы представляемый в воины был не урод и не карла». Грибоедова приняли в полк корнетом, что в пехоте соответствовало званию прапорщика.

Вновь созданному на пике патриотизма полку не хватало ни оружия, ни обмундирования. Недостаток испытывался даже в лошадях. Набранный с бору по сосенке личный состав отличался от регулярной армии буйным нравом. Добровольцев отправили «на доведение до ума» в Казань, а по пути в городе Покрове было «произведено оными там великое буйство и разные притеснения… Питейные дома и подвалы разбили и имеющиеся в оных вина буйственным образом выпустили... В кабаках били окна и двери и стекла, вино таскали в ведрах, штофах, полуштофах, манерках и кувшинах… и все, что там ни находили, брали себе без денег». Власти учинили следствие, и оно установило: «По городу Покрову в питейных домах и подвалах разграблено вина, водок, ординарной, сладкой сахарной, наливок, полпива, меду, медной и стеклянной разной казенной посуды по истинной цене на 3612 руб., ассигнациями, по продажной цене на 5028 руб. ассигнациями, также и по уезду. А всего по городу и уезду разграблено на 21 099 рублей ассигнациями». Деньги по тем временам просто немыслимые!

По пути в Казань Грибоедов заболел и остался на лечение во Владимире. А в конце 1812 года командир Салтыков умер, и полк прекратил существование. Однако гусар-добровольцев не распустили. Был отдан приказ влить их в состав Иркутского полка, который стал именоваться гусарским. Новый, теперь уже регулярный полк отправился в обратном направлении, подбирая по пути больных и отставших, но Грибоедов в строй уже не вернулся. В регулярных полковых рапортах фиксировали: «Корнет Грибоедов за болезнью в г. Владимире». А в ноябре 1813 года он был откомандирован в распоряжение генерала Андрея Семеновича Кологривова, где попал в компанию таких же, как он сам, «юных корнетов из лучших дворянских фамилий», для которых воинская служба была приятным и веселым развлечением. Сам поэт так писал о своем «гусарском» периоде: «Я в этой дружине всего побыл 4 месяца, а теперь 4-й год как не могу попасть на путь истинный».

Так в 1816 году завершилась «военная карьера» Грибоедова: ему не удалось побывать на фронтах и сразиться с врагом в честном бою.

Поначалу Грибоедов стал пробовать себя на поприще вольного сочинительства. Он пишет критические статьи, переводит с французского и сочиняет сам, вступает в одну масонскую ложу и становится одним из учредителей другой. И вот после вольной студенческой жизни и нескольких лет «гусарства» он осознает гибельность такой жизни, и в нем просыпается откровенный, нескрываемый сарказм. В том же 1817 году он пишет комедию «Студент», где в уста героя Беневольского вкладывает следующие тексты: «Вступаю в новый для меня свет. – Ну, однако, какой же новый? Я его знаю, очень хорошо знаю: я прилежал особенно к наблюдениям практической философии, читал Мармонтеля, Жанлис, пленительные повести новых наших журналов; и кто их не читал? кто не восхищался Эльмирой и Вольнисом, Бедной Молочницей? Они будут водители мои в этом блуждалище, которое называют большим светом… Здесь увижу я эти блестящие собрания, где вкус дружится с роскошью; в них найду женщин милых, любительниц талантов, какую-нибудь Нинону, Севинье, им стану посвящать стишки маленькие, легкие; их окружают вертопрахи, модники – я их устрашу сатирами, они станут уважать меня; тут же встретятся мне авторы, стихотворцы, которые уже стяжали себе громкую славу, признаны бессмертными в двадцати, в тридцати из лучших домов; я к ним буду писать послания, они ко мне, мы будем хвалить друг друга».

Вот такую саркастическую «программу действий» нарисовал Александр Сергеевич, прежде чем поступить на серьезную службу в Коллегию иностранных дел – кстати, почти одновременно с Пушкиным и Кюхельбекером.

Точку в «разгульном» периоде жизни Грибоедова поставила знаменитая «четверная дуэль»: штаб-ротмистр Шереметев и камер-юнкер Завадовский не поделили любовницу – балерину Авдотью Истомину. При этом Грибоедов невольно сыграл роль провокатора, ибо, как говорят, именно он сосватал Истомину Завадовскому. А Шереметьева, в свою очередь, подстрекал корнет Александр Якубович. Грибоедов стал секундантом Завадовского, при условии, что тоже будет стреляться с Якубовичем. Дуэль закончилась ранением и смертью Шереметева. Вторая, «обязательная» дуэль состоялась почти через год, когда Якубович, к тому времени сосланный на Кавказ, встретился в Тифлисе с Грибоедовым. Якубович отказался от примирения, и в итоге Грибоедов был ранен в кисть левой руки. Случайно или нет – именно эта дуэль практически стала переломным моментом в его жизни. К тому же именно искалеченная кисть помогла опознать труп поэта после его трагической гибели…

В 1818 году Грибоедову было предложено занять должность чиновника русской дипломатической миссии в Соединенных Штатах Америки. Кто знает, как сложилась бы его жизнь, прими он это назначение? Но – сослагательного наклонения в истории не бывает. Александр Сергеевич выбрал Персию. Видимо, сказались его глубокие знания восточных языков и того, что мы теперь называем страноведением. И в начале 1819 года новоназначенный секретарь при российском поверенном в Персии отправился в Тегеран.

Там он активно занимается возвращением русских солдат из персидского плена, постоянно курсируя между Тегераном и Тифлисом через перевалочный пункт в Тебризе. Дела идут вроде бы успешно, но эта работа явно тяготит его. Он пишет своему товарищу Дмитрию Бегичеву: «Нет! я не путешественник! Судьба, нужда, необходимость может меня со временем преобразить в исправники, в таможенные смотрители; она рукою железною закинула меня сюда и гонит далее, но по доброй воле, из одного любопытства, никогда бы я не расстался с домашними пенатами, чтобы блуждать в варварской земле в самое злое время года». К тому же здоровье его ухудшается, и в 1821 году ему удается добиться перевода в Тифлис. Там он сближается с Кюхельбекером, что несколько позже отразится в его судьбе. Тогда же Грибоедов становится секретарем по дипломатической части при знаменитом «усмирителе кавказцев» генерале Алексее Петровиче Ермолове, который занимал должность «управляющего по гражданской части на Кавказе и в Астраханской губернии». Однако вскоре Грибоедов берет длительный отпуск и отправляется в Россию. Пребывает он в основном в Москве, Петербурге и в Тульской губернии, занимаясь, как правило, литературными трудами.

Наступил 1825 год, отмеченный в истории нашей страны восстанием декабристов. И вновь Грибоедов мог изменить судьбу, отправившись, как предполагалось, в Европу. Однако служба вновь призвала его на Кавказ. По дороге в Тифлис он заехал в Киев, где встретился с Михаилом Бестужевым-Рюминым, Сергеем Муравьевым-Апостолом, казненными год спустя в Петропавловской крепости, и другими видными деятелями Южного общества «Союза благоденствия». Посещает Грибоедов и Крым, где в летние месяцы гостит у своего товарища Завадовского. Там он составляет план грандиозной трагедии, в основу которой должно было лечь крещение Руси. В дневниковой записи от третьего июля 1825 года он пишет: «Часов в 5-ть после обеда еду к карантину. Стена, в которой пролом, прилежит к нынешним зданиям и тянется к заливу направо и по возвышениям югом, где обращается вдавшимися углами многоугольника к западу, возле песчаной бухты упирается в море, и тут пролом и части стен и башен. К сей стороне, внутри, насыпной холм. Не здесь ли Владимир построил церковь? («Корсуняне подкопавше стену градскую крадяху сыплемую персть и ношаху себе в град, сыплюще посреде града и воины Владимировы присыпаху более». Нестор.) – Может, великий князь стоял на том самом месте, где я теперь, между Песочной и Стрелецкой бухты…»

Там же, в Крыму, он пишет поэтическую сценку «Диалог половецких мужей». Ее слова хоть сейчас можно вложить в уста боевикам «незаконных вооруженных формирований» Северного Кавказа! «Мы дряхлы, друг, но ожили в сынах, И отроки у нас для битвы зрелы. Не празден лук, – натянут в их руках; Не даром мещут копья, сыплют стрелы. Давно-ль они несчетный лов в полон Добыли нам, ценою лютых браней – Блестящих сбруй, и разноцветных тканей, И тучных стад, и белолицых жен? О, плачься, Русь богатая! Бывало, Ее полки и в наших рубежах Корысть делят; теперь не то настало! Огни ночной порою в камышах не так разлитым заревом пугают, Как пламя русских сел, – еще пылают По берегам Трубежа и Десны…Там бранные пожары засвечают В честь нам, отцам, любезные сыны».

Возвратившись на Кавказ, Грибоедов участвует в очередной военной экспедиции, которую возглавлял генерал Алексей Александрович Вельяминов 3-й. Этот человек не мог не привлечь внимания поэта, поскольку характеры их были весьма схожи. Вот как описывал Вельяминова другой генерал, Григорий Иванович Филипсон: «А. А. Вельяминов получил хорошее образование, а от природы был одарен замечательными умственными способностями. Склад его ума был оригинальный… Строгость его доходила до холодной жестокости, в которой была некоторая доля цинизма… Вельяминов хорошо, основательно учился и много читал; но это было в молодости. Его нравственные и религиозные убеждения построились на творениях энциклопедистов и вообще писателей конца XVIII века… Он считался православным, но, кажется, был деистом, по крайней мере никогда не бывал в церкви и не исполнял обрядов».

Вдохновленный этим походом, Грибоедов пишет знаменитое стихотворение «Хищники на Чегеме»: «Наши – камни, наши – кручи! Русь! зачем воюешь ты Вековые высоты? Досягнешь ли? – Вон над тучей – Двувершинный и могучий Режется из облаков Над главой твоих полков (Эльбрус. – В.С.)».

Казалось бы, он душой на стороне кавказцев, но это – только в стихах. А в его дневниковых записях встречаем описания жутковатых сцен: «Телава и Сигнах взбунтовались в 1812 г. В Сигнахе русских загнали в крепость. Потом они заперлись в монастырь. Их выпустили на переговорах, раздели голыми, пустили бежать в разные стороны и перестреляли, как дичь. Коменданту отрезали часть языка и дали ему же отведать. Потом искрошили всего в мелкие куски». И таких заметок у Грибоедова немало. Он как будто сам накликал собственный страшный конец.

Но второй, если так можно сказать, «кавказский период» поэта заканчивается очень быстро: 23 декабря его имя впервые прозвучало в следственной комиссии, а уже 27 декабря было принято решение о его аресте. В январе 1826 года его арестовывают в крепости Грозная, то есть в нынешнем городе Грозном. Он подозревается в участии «заговора декабристов», и его перевозят в Петербург. «По неосновательному подозрению, силою величайшей несправедливости, я был вырван от друзей, от начальника, мною любимого, из крепости Грозной на Суноже, чрез три тысячи верст в самую суровую стужу притащен сюда на перекладных…» – писал Грибоедов государю императору.

Так Александр Сергеевич и не увидел ни Америки, ни Европы. Впрочем, как и его более знаменитый тезка.

17 декабря 1825 года была создана «Комиссия для изысканий о злоумышленных обществах». Возглавил ее военный министр Александр Иванович Татищев, о котором декабрист Андрей Евгеньевич Розен вспоминал, что тот «редко вмешивался в разбор дела; он только иногда замечал слишком ретивым ответчикам: «Вы, господа, читали все – и Destutt-Tracy, и Benjamin Constant, и Bentlame – и вот куда попали, а я всю жизнь мою читал только Священное Писание, и смотрите, что заслужил», – показывая на два ряда звезд, освещавших грудь его».

Следственной комиссии очень хотелось привлечь Грибоедова к ответственности: еще бы, государственный служащий, дипломат – и дружен с заговорщиками! Друзья поэта отрицали его участие в «заговоре». Однако у некоторых из декабристов нервы сдали. Одним из первых допустил слабину князь Сергей Трубецкой. Дадим слово протоколам: «Объясните: точно ли Рылеев говорил вам, что он принял Грибоедова, и точно ли вы сообщили Рылееву вышесказанное и от кого именно сие известно вам было?» Последовал ответ: «Разговаривая с Рылеевым о предположении не существует ли какое общество в Грузии, я также сообщил ему предположение не принадлежит ли к оному Грибоедов? Рылеев отвечал мне на это что нет, что он с Грибоедовым говорил; и сколько помню, то прибавил сии слова «он наш» из коих я и заключил, что Грибоедов был принят Рылеевым. И тогда рассказал ему, что Грибоедов был в Киеве и что его там пробовали члены Южного общества, но он не поддался; – это слышал я от Полтавского пехотного полка поручика Бестужева, который кажется с Артамоном Муравьевым имели намерение открыть Грибоедову существование их общества и принять его, но отложили оное, потому что не нашли в нем того образа мыслей какого желали. На это мне Рылеев ничего не отвечал, и я остался при мнении моем, что он принял Грибоедова».

Прямо или косвенно, кроме Трубецкого, признали членство Грибоедова в тайном обществе Евгений Оболенский и Николай Оржицкий. Остальные «проходящие по делу» решительно отрицали это. Например, Александр Бестужев сделал это так: «…он как поэт желал… свободы книгопечатания и русского платья. В члены же его не принимал я во-первых потому что он меня и старее и умнее, и во-вторых потому что жалел подвергнуть опасности такой талант».

Еще резче выразился Михаил Бестужев-Рюмин: «Грибоедов в общество принят не был по двум причинам: мною тогда Матвею Муравьеву изложенным, 1) Что служа при Ермолове, он нашему обществу полезен быть не мог. 2) Не зная ни истинного образа мыслей, ни характера Грибоедова, опасно было принять его в наше общество, дабы в оном не сделал он партии для Ермолова; в коем общество наше доверенности не имело».

Сам Грибоедов, состоявший в чине коллежского асессора (что соответствовало воинскому званию «майор»), допрошенный членом следственной комиссии генерал-адъютантом Василием Васильевичем Левашовым, показал следующее: «Я тайному обществу не принадлежал, и не подозревал о его существовании. По возвращении моему из Персии в Петербург в 1825 году я познакомился посредством литературы с Бестужевым, Рылеевым и Оболенским. Жил вместе с Алуевским, и по Грузии был связан с Кюхельбекером. От всех сих лиц ничего не слыхал могущего мне дать малейшую мысль о тайном обществе. В разговорах их видел часто смелые суждения насчет правительства, в коих сам я брал участие: осуждал, что казалось вредным, и желал лучшего. Более никаких действий моих не было могущих на меня навлечь подозрение и почему оное на меня пало, истолковать не могу».

Скорее всего, истинной причиной стремления декабристов «прикрыть» поэта было именно желание уберечь его от незавидной участи, о чем открыто заявил Бестужев. Однако следователи прямо-таки насели на Грибоедова: «Комитет требует показаний ваших в том: а) в чем именно состояли те смелые насчет правительства означенных вами лиц, суждения, в коих вы сами брали участие? б) что именно находили вы притом достойным осуждения и вредным в правительстве и в чем заключались желания ваши лучшего? в) когда и что именно узнали вы особенно от Рылеева, Бестужева и Одоевского о существовании общества людей, стремящегося к преобразованию России? г) с тем вместе, что узнали вы о многочисленности сих людей и кто из них был вам назван?..» И еще – шесть вопросов, самый интересный из которых требовал разъяснения, «в каком смысле и с какою целью вы… неравнодушно желали русского платья и свободы книгопечатания». «Положительный ответ» на любой из этих вопросов непременно привел бы поэта «во глубину сибирских руд».

Грибоедов отчаянно отбивался от иезуитских требований и наветов: «Показание К(нязя). Оболенского совершенно несправедливо. Не могу постигнуть на каких ложных слухах он это основывал, не на том ли, что меня именно за три дня до моего отъезда (на Кавказ) приняли в Общество Любителей Русской Словесности, общество, которое под ВЫСОЧАЙШИМ покровительством издает всем известный журнал: Соревнователь, и от вступления в которое я чрезвычайно долго отговаривался, ибо поэзию почитал истинным услаждением всей жизни, а не ремеслом». Вроде как князь Оболенский перепутал легальное общество с нелегальным…

Немалую роль в спасении поэта сыграл и генерал Ермолов. 22 января он получил предписание военного министра, в котором тот требовал «немедленно взять под арест служащего при вас чиновника Грибоедова со всеми принадлежащими ему бумагами, употребив осторожность, чтобы он не имел времени к истреблению их, и прислать как оные, так и его самого под благонадежным присмотром в Петербург прямо к Его Императорскому Величеству».

Один из хорошо осведомленных биографов Грибоедова рассказывает: «Курьер… застал Ермолова за ужином с обычным его обществом. Получив депешу, Ермолов вышел в другую комнату прочитать ее и сейчас позвал туда Грибоедова. «Ступай домой и сожги все, что может тебя компрометировать» – сказал он. «За тобой прислали, и я могу дать тебе только час времени». Грибоедов ушел и, после назначенного срока, Ермолов пришел арестовать его со всей толпой – с начальником штаба и адъютантами».

В конечном итоге тактика, избранная поэтом и его верными друзьями и почитателями, принесла свои положительные плоды. Надворный советник Ивановский, неоднократно допрашивавший поэта после генерал-адъютанта Левашова, подал в следственный комитет «Записку о Грибоедове» следующего содержания: «Коллежский Асессор Грибоедов не принадлежал к обществу и о существовании оного не знал. Показание о нем сделано князем Евгением Оболенским 1-м со слов Рылеева; Рылеев же ответил, что имел намерение принять Грибоедова; но не видя его наклонным ко вступлению в общество, оставил свое намерение. Все прочие его членом не почитают».

На основании этого следственный комитет фактически признал поэта невиновным, простив ему «желание русского платья и свободы книгопечатания». Николай I собственноручно начертал на записке: «Выпустить с очистительным аттестатом». Одновременно Грибоедов был переведен в следующий чин – стал надворным советником. Заключение поэта в Гауптвахте Генерального штаба продлилось с 11 февраля по 4 июня 1826 года, а через пять дней ему был выдан следующий «Аттестат»: «По Высочайшему Его Императорского Величества повелению Комиссия для изыскания о злоумышленном Обществе сим свидетельствует, что Коллежский Асессор Александр Сергеев сын Грибоедов, как по исследованию найдено, членом того Общества не был и в злонамеренной цели оного участия не принимал».

В сентябре 1826 года Грибоедов возвращается в Тифлис. Он принимает активное участие в подготовке и заключении в феврале 1828 года Туркманчайского трактата, который завершил русско-персидскую войну 1826–1828 года с большой выгодой для России. Помимо огромной контрибуции в 20 миллионов рублей серебром, империя приобрела новые территории, единственным флотом на Каспии стал флот российский, а русские купцы получили право свободной торговли по всей Персии. Этот договор сильно подорвал позиции Великобритании в Иране, и «англичанка стала вредить».

В марте 1828 года Александр Сергеевич доставляет текст договора в Петербург, и уже в апреле его назначают Российским Полномочным Министром-резидентом в Персию. По дороге к месту службы он останавливается в Тифлисе, где в первых числах сентября венчается с Нино, которую он знал с десятилетнего возраста, – дочь поэта Александра Чавчавадзе поэт учил музыке (кстати, Грибоедов был еще и композитором: до сих пор у пианистов популярен «Грибоедовский вальс»). Невеста в два с лишним раза младше жениха – ей пятнадцать, а ему тридцать три, но никого это не смущает. Предание гласит, что во время венчания Грибоедов уронил обручальное кольцо – а это очень плохая примета.

В декабре он вынужден отправиться к месту службы, в Тегеран, и юная беременная жена перебирается из Тебриза, до которого она провожала мужа, и возвращается в Тифлис. Там она и узнает о трагической гибели любимого мужа. В результате она потеряла ребенка, но до самой смерти хранила верность поэту.

Как это случилось? Религиозные фанатики давно ненавидели Россию, да и христиан вообще. Тем более что Туркманчайский трактат позволял армянам свободно переселяться из Персии на территорию Российской империи. Однако фанатики всячески препятствовали этому, а когда они узнали, что в посольстве России прячутся две армянки из гарема шахского родича Аллаярхана, а также евнух-армянин из гарема самого шаха, у русской миссии собралось около ста тысяч фанатиков. Приложили к этому руку и англичане.

За день до нападения Грибоедов направил шаху ноту, сообщив, что обратится к своему правительству с просьбой об эвакуации посольства. Шах не отреагировал… И вот начался штурм. Силы были не то что неравны – тридцать пять казаков охраны да сам Грибоедов против сотни тысяч разъяренных фанатиков! В живых остался только секретарь посольства Мальцов: по его словам, его успели закатать в ковер и приставить к стене; по другой версии, некий расположенный к нему хан спрятал труса в своем доме.

Так закончилась жизнь Александра Сергеевича Грибоедова. Кто знает, если бы его признали участником заговора декабристов, он бы прожил долгие годы и стал одним из героев задуманного Львом Толстым, но неосуществленного романа «Декабристы». Но – повторимся – история не знает сослагательного наклонения…

В завершение рассказа о необычной судьбе нашего героя хочется сказать вот о чем. Крайне обидно, что школьникам этот великий человек известен лишь по «Горю от ума», а «продвинутой молодежи» – по названию «пафосного» ночного клуба: «Подземный центр культуры и отдыха… Разветвленная система загадочных помещений включает в себя концертно-танцевальную площадку, знаменитый бар, мягкие сидячие места и сотни две нетвердостоячих. При входе к услугам посетителей билетная касса. Рядом гардероб и киоск, где можно приобрести фирменную продукцию клуба – коллекционные «грибоедовские» футболки и раритетные диски».

Трудно сказать, что общего имеет это тусовочное заведение с гениальным драматургом…

Дата публикации: 2 августа 2013