Памятник Святославу в селе Холки, Белгородская область. Скульптор Вячеслав Клыков

Летом 969 года в стольном Киеве скончалась великая княгиня Ольга – первая на русском троне женщина и христианка. Ее место – по праву законного наследования – переходило к сыну, Святославу Игоревичу, который в отличие от матери не хотел принимать православие и мало интересовался вопросами внутреннего державного строительства. Убежденный язычник и доблестный ратник, он посвятил всю свою короткую жизнь завоевательным походам в сопредельные страны.

Святослав возобновил прерванные Ольгой броски на юг, восток и юго-запад, напоминая чем-то древнеримского императора Трояна, кто в начале II века новой эры стал опять вторгаться в чужие земли, превращая их в свои провинции и налагая на покоренные племена солидную дань. Потом, при очередных правителях Руси, «генеральный курс» Святослава претерпел качественные изменения. И не случайно видный историк Владимир Мавродин назвал его эпоху «последним взмахом меча, создавшего основу Киевского государства».

НО ЗДЕСЬ ЖИВЕТ ВОСПОМИНАНИЕ…

Святослав – по-своему неповторимое явление в политическом и военном укладе княжеской Руси: другого подобного деятеля с таким размахом миродержавных замыслов страна не знала вплоть до царских и имперских времен. Князья, которые правили у нас до Святослава и после него, ограничивались решением частных вопросов – как территориальных, так и финансовых, а бесстрашный сын Игоря Старого и Ольги Мудрой хотел образовать громадное русско-славянское государство от суровой кромки Ладожского озера до теплых волн Эгейского моря и от живописных Балканских (Гимейских) гор до берегов Оки и пределов Тмутаракани, как некогда называли Таманский полуостров. И хотя этим захватывающим дух планам не суждено было сбыться, они – на какой-то озаренный бенгальским свечением миг – вернули Европу к эпохе Александра Македонского и периодам Юлия Цезаря и Октавиана Августа.

Личность Святослава Игоревича вызывает много споров и даже недоумений. «Повесть временных лет», не давая точной даты его первого младенческого крика, упоминает лишь, что в 945–946 годах – на пике борьбы с мятежными древлянами – он «бо детеск», был ребенком. Иные позднейшие летописи говорят, что родился князь в 6450 (942) году. Но сей хронометраж, как полагает исследователь Евгений Пчелов, противоречит нехитрым арифметическим выкладкам. Известно, что отец Святослава, Игорь Рюрикович, увидел свет где-то в конце 870-х годов. Во всяком случае, в 882-м, в разгар эпического объединительного марша из Новгорода в Киев, вещий Олег, подплыв к Угорской горе и выманив «для беседы с родичами» мужей-диссидентов Аскольда и Дира, показал им «Игоря детьска» и воскликнул вне себя от ярости: «А се есть сын Рюриков!» Если же учесть, что конунг Рюрик, навсегда смежил очи в 879 году, то Игорю, с какой стороны не взглянуть, было около трех-четырех лет. Его супруга Ольга появилась на свет либо на исходе 880-х, либо в начале 890-х годов. Свадьбу сыграли в 903-м. Сколько же исполнилось им обоим после долгих сорока лет брачного союза, когда они вдруг завели себе сына Святослава? И куда благородная пара, обязанная родить и воспитать престолонаследника, смотрела в молодом возрасте? Почему ждала старости?

Ученые попытались как-то объяснить все эти несоответствия и нестыковки. Некоторые (вроде знаменитого Гумилева) высказали гипотезу: славный завоеватель не доводился чадом Игорю Рюриковичу, а, возможно, был отпрыском иного родителя – тоже какого-то Игоря. Звучит сей пассаж лихо, но фактов, его подтверждающих, не обнаружено. И русские летописи, и иноземные авторы, включая императора Константина Багрянородного, упрямо и в один голос именуют Святослава безусловным наследником княжеской семьи, управлявшей киевскими просторами.

Кое-какие крупицы истины удалось извлечь из дополнительных источников. Специалисты приводят строки из «Летописца Переяславля-Суздальского», утверждающие, что сын Святослава, Владимир Равноапостольный, кто оставил глубочайший след в отечественной истории, прожил не менее 73 лет: родился приблизительно в 941–942 годах, а умер в июле 1015-го. Маленькая, но колоритная деталь: Креститель отнюдь не был первенцем Святослава Игоревича. К этой точке зрения косвенно присоединился и маститый немецкий хронист XI века Дитмар Мерзербургский, сообщивший, что князь Вольдемар, который осчастливил Русь православной верой, покидал земную юдоль мужем, «отягченным годами». Каким же образом мог Владимиров отец, князь Святослав, бросать слабой детской рукой копье в древлянское воинство как раз в те минуты, когда, по версии солидных свидетелей эпохи, ему надлежало праздновать прибавление в своем семействе? И, видимо, без особой ошибки один из первых русских историков Василий Татищев, ссылаясь на Ростовскую и Новгородскую летописи, вычислил объективную дату рождения Святослава – 920 год, что на 22 года предваряет день его «теоретического» прихода в сей бренный мир.

Давно подмечена некая аналогия в датировке Святославовой и Игоревой жизней. Оба они, согласно старинным документам, были совсем малы в минуту смерти своих отцов: Святослав – Игоря, а Игорь – Рюрика. Игоря опекал вещий Олег (не то его дядя, не то взрослый двоюродный брат), а Святослава – Ольга Мудрая, любящая и нежная мать. Покровители очень (даже чересчур) долго удерживали власть, словно опасались, что их воспитанники не сумеют воспользоваться ею грамотно и толково. Может быть, обыгрывая по-своему время рождения князя Святослава, политически искушенный летописец сознательно прикрывал действия Ольги, «узурпировавшей» власть на многие годы, несмотря на уже взрослого сына.

Его без лишних хлопот – с помощью датировочных передвижек – объявили малолеткой. Мы, однако, не будем идти по следам заманчивых гипотез, а предпочтем правду жизни (то есть спорных пергаментов) правде искусства (то есть, по Карамзину, «чарованью сладких вымыслов»). Пусть уж князь Святослав Игоревич увидит свет в 942 году (как будто в июле – в месяце липеце, или сенозорнике, или страднике) и действует не по нынешним логическим выкладкам, а по писаному рукой затворившегося в келье монаха.

А СЫН ЗАНЯТ ВОЙНОЙ

Наш герой является первым державным Рюриковичем, который носил безусловно славянское имя – Святая слава, святость во славе, слава во святости. Хотя, признаться, автор этих строк уверен, что имена Олега и Ольги тоже не окрашены скандинавским «колером», а происходят от языческих волхвов («Вольга») – даром что Олега прозвали Вещим, а Ольгу, сноху его, – близко к тому! – Мудрой. Но по сему поводу ученые мужи спорят и ломают копья, тогда как имя Святослава никаких дискуссий не вызывает…

Князя-героя сызмальства учили повелевать и воевать. Варяжские наставники – Свенельд и Асмуд – ответственно подошли к своим должностным обязанностям и не теряли ни часу попусту. Для мальчика скомплектовали личный отряд – дружину «сверстных», которая набиралась из 12–15-летних ребят. Через семь веков сей ценнейший опыт – сознательно или инстинктивно! – использует юный Петр. Святославовы сверстники одевались в одинаковые платья и ездили на конях одной масти, что отличало их от всякого постороннего «подразделения». Подростки повсюду сопровождали своего господина, охраняли его и исполняли все начальнические поручения. Впоследствии эти парни составили костяк могучей княжеской дружины.

Вставшему на крыло полководцу мог позавидовать любой истинный спартанец. «Князю Святославу взрастшу (выросшему) и возмужавшу, – поясняет «Повесть временных лет», – нача вои совкупляти (собирать) многи и храбри, и легко ходя, аки пардус (как барс), войны многи творяше. Ходя, воз по собе не возяше (возов с собой не брал), ни котла, ни мяс варя (ни вареного мяса), но потонку (тонко) изрезав конину ли, зверину ли (битых диких животных) или говядину на углях испек ядяше (ел). Ни шатра имяше, но подклад постлав и седло в головах (спал). Тако же и прочии вои его вси бяху (все были). И посылаше странам (в иные земли), глаголя: «Хочу на вы ити…».

Динамичный характер князя предопределил его образ действий. В 964 году, возглавив мощную рать, внук Рюрика двинулся в лесистое междуречье Оки и Волги, где обитало славянское племя вятичей, платившее дань Хазарскому кагонату. В этих Богом забытых местах он «налезе (наехал) вятичи» и поинтересовался, кому они платят дань. Получив ответ: «Хазарам – по щелягу с сохи», князь понял, что без задорной стычки с Хазарией ему не обойтись. И на следующий, 965 год вспыхнула грозная брань с опасным восточным соседом, перекрывавшим славянским купцам выгодные дороги на юг и восток. Археологи обнаружили, по словам историка Алексея Шишова, любопытную «мелочь»: свыше десятка хазарских речных фортеций на берегах Дона, Оскола и Северного Донца располагалось только на правой, западной, русской стороне, а на левой, восточной, собственно хазарской, не было ни одного укрепления. Картина оказалось ясной, как стеклышко: вражеские вожди разворачивали не базы для обороны и защиты, а фор-посты для атак и ударов…

В разноплеменное войско Святослава, помимо язычников, родных князю по вере и миросозерцанию, входили и христиане, исповедовавшие иные взгляды и иную мораль. Это, однако, не мешало согласованным действиям по отпору супостатам. Молодому суверену – «наперекор» его монархическим предшественникам – требовалась не маленькая профессиональная дружина, а огромная рать, набранная и из тех, кто вчера пахал землю, и из тех, кто намедни стучал молотом в кузнице, или сбивал обручами бочки, или тачал обыденные и праздничные сапоги. Словом, из «всякого людья». Привередничать и церемониться уже не приходилось, и символы с обрядами волновали князя во вторую или третью очереди.

Русские отряды, двигаясь по Оке, перешли на Волгу и разгромили по пути волжских булгар и буртасов (предков мордвы). Был взят на щит город Булгар. Затем перед славянами распахнулись владения Хазарского каганата. Его столица – Итиль – подвергся атаке не с запада, как ожидали хазары, а с севера. Русская пехота приблизилась к Итилю на судах, а конница (в том числе и союзные печенежские наездники) прошла вдоль береговой кромки. Местный царь Иосиф вышел за городские стены с немалым ополчением. В сече хазары выстраивались, как правило, по законам арабского боевого порядка – в четыре линии. Первая (так называемое «Утро псового лая») была представлена легкокрылыми конными лучниками – «черными хазарами», людьми из простого народа. Степные удальцы не обременяли себя доспехами и имели лишь луки с колчанами и острые копья-дротики. Они осыпали противника тучами стрел, пытаясь расстроить его ряды, а затем укрывались на заднем плане.

Во второй линии («Дне помощи») замерли «белые хазары» – племенная знать, ведшая в бой многочисленную панцирную кавалерию. В руках отборных всадников, одетых в железные нагрудные латы, кольчуги и шлемы, мелькали мечи, сабли, палицы, тяжелые топоры и длинные копья. По идее, после натиска «белых хазар» соперник должен был в панике бежать прочь. Но если этого не случалось, в битву вступала третья линия – «Вечер потрясения». Вперед устремлялись ополченческие пехотинцы со щитами и копьями наперевес. Действовали они умело, в зависимости от обстановки. Если, например, приходилось отражать вражескую атаку, воины растягивали заградительный «вал» из своих щитов, а древки копий вонзали в землю, направляя острия в сторону наступающих. Сами бойцы опускались на колено, становясь неудобными мишенями для чужих стрел. Преодолеть такое препятствие с ходу, да еще без изрядных потерь было практически невозможно.

Позади всех трех линий разворачивалась четвертая, имевшая некий мистический оттенок. По-арабски ее нарекли «Знаменем пророка», а по-хазарски – «Солнцем кагана». В ней сражались неустрашимые мусульмане-конногвардейцы, облаченные в яркую, блестящую броню. Командовал группировкой сам царь, который, впрочем, водил своих кавалеристов в сражение только при жесточайшей необходимости. Вообще же на итильское поле брани вышло почти все окрестное мужское население…

Русские шествовали клином – медленно и устрашающе. «Лезвие» клина венчали гиганты-богатыри в стальных панцирях и несокрушимых шлемах. Тело их покрывала мелкая кольчужная сетка, доходившая до голеней. От нее отскакивали самые острые стрелы. В руках, предохраненных железными перчатками, авангард держал громадные секиры. За спиной – покуда видел глаз – под высокими красными щитами, укрывавшими ратников от лица до кожаных сапог, колыхались неисчислимые копья. На обоих флангах неспешным аллюром «текла» конница – и княжеская, и печенежская.

Царь Иосиф подал знак хазарским трубачам – играть сигнал схватки. Однако накатывающиеся «волны» не сумели сдержать поступи князя Святослава. Даже личное присутствие степных вождей не вдохновило защитников Итиля. Их боевые линии рассыпались, они дрогнули и начали разбегаться кто куда – в бескрайнюю степь, на волжские и каспийские (хвалынские) острова, Баб-аль-Абвеб, что на Апшероне, и Сия-Сух, что в Мангышлаке. Ворота в столицу некогда непобедимой державы были распахнуты настежь, как оконные створки. Победителям достались богатейшие трофеи. На одном из волжских островов сверкали роскошные дворцы высшей аристократии, а в квартале, именуемом Желтым городом, селились купцы и ремесленники. Добыча упала к ногам, словно перезрелое яблоко. Немереное добро грузили на верблюжьи караваны и отправляли домой, в Киев. «Остатки сладки» забрали печенежские головорезы, которые под занавес сожгли глинобитный Итиль дотла. Издалека его пылающие юрты казались морем сплошного огня.

ОТМСТИТЬ НЕРАЗУМНЫМ ХАЗАРАМ …

Сокрушив враждебный центр, Святослав, тем не менее, не прекратил поход. Он свыкся уже с превратностями войны и считал нужным довести брань до логического конца. Русские двинулись вдоль Каспия на юг, к славившемуся садами и виноградниками Семендеру, который раскинулся близ нынешней Махачкалы. В сих краях существовала некая национально-административная автономия: правили собственные цари из влиятельного арабо-мусульманского рода Кахванов, державшие свое чиновничество, свою армию своих стражников. Хазары не вмешивались во внутренние дела семендерской элиты, довольствуясь лишь приличествующей регулярной данью.

Стычки продолжались недолго. Вышедшая навстречу местная рать была разгромлена в быстротечном бою и рассеялась, как туман. Город сдался на милость победителей, но они не сыскали там обильных плодов. Царь Салифан, вельможи и средственные мещане успели бежать в горы, прихватив деньги и драгоценности. Теперь Святослав решил повернуть к Тамани, где издавна стоял славянский форпост. Этот бросок совершался на конях и напоминал маршрут киевских дружин к Каспию и Куре в 944 году – вероятно, уже вслед за второй, незавершенной экспедицией князя Игоря в Византию, когда, получив щедрый греческий выкуп, он вернулся с Дуная на Днепр. А Святослав, храбрый сын Игорев, подчиняя по пути кавказские племена ясов (аланов) и касогов (адыгов), ринулся через реку Егорлык и Сальские степи в устье Тихого Дона – к важной хазарской крепости Саркелу, мешавшей русским целиком овладеть восточной торговой магистралью. Там, кстати, обосновался царь Иосиф, разгромленный под Итилем.

Данная база резко отличалась от прочих степных «острогов» монументальными стенами и бастионами. Хотя Саркел переводился по-русски как «Белый дом» (!), в действительности его возвели из обожженного красно-бурого кирпича, разместив по периметру шесть грозных квадратных башен, а внутри – добавочную цитадель. Крепостной мыс с трех углов омывался излучиной Дона, а с четвертого – постройку заслонял глубокий, полный воды, ров. Такой же «канал» стерег все лазы со стороны суши – на дальность полета доброй каленой стрелы. Саркел смотрелся как чудо инженерной мысли и легенда фортификационного искусства: твердыня была сотворена ради охраны караванных троп от мадьярских и иных кочевников. Для его закладки в донские степи пригласили искушенных византийских зодчих.

В трактате ромейского повелителя Константина Багрянородного «Об управлении империей» рассказывается, что свыше ста лет тому назад, в 830-х годах, во времена строгого и энергичного кесаря Феофила из Исаврийской династии, хазарские начальники попросили греков помочь им в возведении каменного «утеса», который надлежало создать по последнему слову тогдашней техники. Византийцы живо откликнулись и засучили рукава: Хазария была нужна им как своеобразный буфер, отгораживавший причерноморское пространство от бесчисленных кочевых номад. И нелегкую работу они выполнили на совесть.

С башен открывался прекрасный обзор, позволявший гарнизонным лучникам простреливать навылет любые лазейки и подступы. Сверху по стене змеился боевой ход, удобный для того, чтобы защитники могли прятаться за толстыми кирпичными зубцами. Неплохо наладили и водоснабжение: в мирную пору обыватели спускались с кувшинами к реке, а при осаде толпились у специального колодца, на дне которого бил чистейший родник. На складах, кроме того, скопилось много провианта и оружия. В городской черте крепость делилась пополам двубашенной цитаделью, служившей некоторым спасательным кругом на случай, если противники займут одну половину Саркела: тогда можно будет перебраться во вторую его часть и продолжить отпор. Гражданские дома тоже членили форпост на отдельные участки, задуманные как очаги эффективной самостоятельной обороны.

«Спящие громады» не испугали князя Святослава. Степь запестрела полукружьем разноцветных шатров и палаток, а на Дону замерли сторожевые ладьи, с которых пристально наблюдали за малейшим шорохом в обреченном граде. Ночами звездное небо озарялось отблесками тысяч походных костров. Святослав, понимая трудности лобового штурма, решил взять Саркел длительной осадой, как когда-то его мать Ольга брала измором ненавистный древлянский Искоростень. Князь помнил, что его сегодняшняя «прогулка» – отнюдь не первый опят по захвату «Белого дома». Русские, бывало, и раньше приближались к Саркелу, но всякий раз уходили не солоно нахлебавши. Значит, предстояло в корне изменить тактику ратной борьбы. Однако хазары были надолго обеспечены продовольствием и водой; русичи и не предполагали, что врагов поит тайный колодец и горожане могут выдержать многомесячную борьбу. Перестрелки не давали желаемого результата: тетива натягивалась и там, и здесь, стрелы летели в город и «возвращались» обратно, да дело не сдвигалось с мертвой точки.

Но прошло несколько недель, и ситуация стала меняться. Истощились продуктовые запасы, а от страшной жары иссохли животворные подземные ключи. От голода, жажды и антисанитарии вспыхнули массовые болезни, которые усугублялись тем, что покойников приходилось хоронить прямо в городе, чуть не под полом жилищ, ибо кладбище находилось за стенами, где сейчас гремел трубами русский военный лагерь. Хазарские лидеры лихорадочно искали выход из безвыходного положения. С северной стороны темными ночами был прорыт «тоннель», через который лазутчики пробирались к Дону и оценивали Святославовы боевые порядки. По нему же в ведрах и бочках тайно доставляли воду. Славяне не замечали этих хитростей. Но однажды обман обнаружился: с дозорной лодки увидели зыбкие тени на берегу, услышали какие-то шорохи возле стены. Дружинники высадились на суше и подоспели к подкопу. Хазары поспешно отступили, и лишь замешкавшийся соглядатай пал от меткой стрелы. Наутро подкоп засыпали, и снабжение крепости водой прекратилось.

СТЕПЬ И НЕБО МНЕ БЫЛИ ХРАМОМ…

Настойчивость Святослава была вознаграждена, когда Саркел обессилел от нехваток и хворей. Город, естественно, не выдержал яростного штурма: русские ратники, используя лестницы, тараны и катапульты греческих мастеров, ворвались в Саркел. Пленных и раненых не брали, причем особенно жестокой оказалась сеча в цитадели, где оборонялся блокированный царь Иосиф. Вероятнее всего, команда телохранителей погибла от рук славянских витязей. Город ощутимо пострадал, дома лежали в развалинах. Из них впоследствии вынимали кирпичи и строили рядом небольшие жилища. Даже проем крепостных ворот какой-то народный умелец приспособил под индивидуальную квартиру.

Уходя, Святослав оставил в Саркеле надежный гарнизон, а затем в эти области потянулись славянские поселенцы – крестьяне, ремесленники, запасные воины. Саркел исчез, а на его месте возник русский город – Белая Вежа. При раскопках найдены уникальные символы власти, бытовавшие в эпоху неутомимого правителя, – костяной кружок и кистень (кастет) с нанесенным на них княжеским рисунком-двузубцем. Кружок «удостоверял» личность княжеского наместника в том или ином регионе, а кистень считался атрибутом бранной силы самого киевского властелина. Любопытно, что двузубец нередко наносился и на арабские серебряные монеты-дирхемы, ходившие на Руси в качестве устойчивой денежной единицы.

Победоносное взятие мощной степной твердыни разрушило царивший в Европе примитивный взгляд на «варваров-русичей», которые, может быть, и способны драться в полевой битве, но не в состоянии успешно штурмовать фортификационные укрепления западного типа. И среди соседей Червонной Руси, как снежный ком, нарастали тревожные раздумья: куда пожелает обратить свой взгляд князь Святослав после того, как он стер с мировой карты обширную Хазарскую державу? В Константинополе догадывались: следующим этапом военной активности станет принадлежащий Византии крымский Херсонес (Корсунь), преграждавший русским купцам свободный доступ в Понт Эвксинский – теплое и гостеприимное Черное море. Греки изыскивали тонкие дипломатические приемы. И вот, в Киеве внезапно объявился посланец императора Никифора II Фоки – знатный херсонесец Калокир, удостоенный на дорожку почетного титула патрикия. Высокий гость приехал не с пустыми руками: он привез в подарок 15 центинариев (четыре с половиной центнера) презренного металла.

Золото – в песке и слитках – произвело надлежащее впечатление. И как не поверить греческому хронисту Льву Диакону, откровенничавшему, что Калокир завязал прочную дружбу с князем Святославом и даже побратался с ним? Но, конечно, не забыл о сути – о перенацеливании грядущего русского удара с византийского Крыма на Болгарское царство, занимавшее плодородные берега Дуная.

Крах могучей Хазарии избавил торговые дороги из Руси в Тмутаракань (Таманский полуостров) от чужого пригляда и сделал русских коммерсантов хозяевами степных просторов. Русская речь гордо звучала на Нижнем Дону и Северном Кавказе. Даже шальные печенежские орды не могли перерезать нить между Приднестровьем и устьем Дона, Таманью и Корчевом (Керчью). Это гораздо позднее, на излете XII века, «учинили» половецкие ханы, превратившие – на время! – Посулье, Поморье и Тмутараканский пролив в «землю незнаему». Вместе с тем, ликвидация Хазарии имела и весьма тяжелые (понятно, сразу непредсказуемые) последствия для Руси. Рухнул барьер, замедлявший движение тюркских кочевников и не дававший им затопить черноморские степи. Они только просачивались сквозь пределы Хазарии, а с середины 960-х годов ощутили себя степными царьками. И это вскоре испытал стольный Киев, ставший объектом алчных печенежских вожделений. Препятствовать сей беде можно было упорным наращиванием русской боевой силы. Князь Святослав предпочитал собирать ее на юго-западном фланге Киевской державы.

Дата публикации: 25 марта 2012