Восковые фигуры Жорж Санд и Шопена в музее Вальдемоссы

Ранним утром, когда воздух Пальмы напоен дразнящим запахом апельсиновых деревьев, сотни туристов отправляются в горы. Их цель — притулившаяся на склоне Вальдемоса, где когда-то провели три месяца Жорж Санд и Фредерик Шопен. Сегодня в монастыре, где жили Великие, устроен музей, хранители которого демонстрируют посетителям выщербленную временем скамью, сидя на которой гении обдумывали свои произведения. И это в самом деле так. Но с оговоркой: Санд и Шопен, искавшие на Майорке счастье, пережили трудную зиму любви…

АЛОГИЧНОСТЬ ОЧЕВИДНОГО

Мадам Санд было 34 года, Шопену — 28 лет. Что знала она об утонченно-хрупком, почти женственном человеке, с которым встретилась впервые в салоне своей приятельницы? Вероятно, немного. Он не был склонен рассказывать знакомым о неудавшейся первой, романтической и, разумеется, платонической любви с Марией Водзиньской и уж тем более о страхе, который испытывал при мысли о страсти, потому что «некоторые действия могут испортить воспоминания».

Что было известно Шопену об одетой в мужской костюм даме, что, облокотившись о рояль, следила за его бегающими по клавишам пальцами? Практически ничего.

– Какая малоприятная женщина эта Санд! — сказал он после первой встречи приятелю. — Да и женщина ли она вообще, я склонен в этом усомниться!

Но, как бы то ни было, предначертанная свыше встреча свершилась, и однажды, правда через целых полтора года, настал день, когда Жорж Санд стала считать себя счастливейшей из женщин — ее любил сам Фредерик Шопен! Но блаженство продлилось лишь миг. Очень скоро жизнь стерла радужность красок, заслонив эйфорию любви заботами будней.

У Жорж Санд появилась проблема — осенью 1838 года у ее сына Мориса проявились симптомы тяжелой болезни сердца, и стало необходимо вывезти его на зиму в теплые края, подальше от промозглости парижской зимы.

Шопен, не мысливший даже минуты без обожаемой женщины, без раздумий объявил, что поедет вместе с ней хоть на край света. И нельзя сказать, чтобы Санд была этим обрадована. «Перспектива совместной семейной жизни с этим новым другом смущала меня сначала, — писала она позже. — Страсть не ослепляла меня. Я чувствовала к артисту какое-то материнское обожание, очень живое и сильное, но которое не могло соперничать с моей любовью к детям».

Все решила судьба. Открывшаяся у Шопена болезнь легких потребовала и для него перемены климата. Собираясь в дорогу, влюбленные радовались возможности прожить целую зиму вдали от докучливой светской суеты, и ни одному из них не вспомнилось сформулированное в поговорку предостережение предков, гласившее: «Путешествия умудряют молодых»…

ВАЖНЕЙ ВСЕГО — ПРОГНОЗ ПОГОДЫ

Прибыв в середине ноября на Майорку, Жорж Санд и Шопен были очарованы сладковато-терпким ароматом магнолий и возможностью неспешно, перемежая слова поцелуями, беседовать на террасе.

Переполненный впечатлениями первой недели в «земном Эдеме», Шопен писал одному из своих друзей: «Я нахожусь теперь в Пальме, среди пальм, померанцев, кактусов, алоэ и олив, апельсиновых, лимонных, фиговых и гранатовых деревьев. Небо тут бирюзовое, море лазурное, а горы изумрудные. Воздух? Воздух здесь совсем как в раю. Днем светит солнце, следовательно, тепло, и все ходят в летних платьях. Ночью везде и всюду раздаются звуки песен и гитары. Словом, восхитительная жизнь!»

Но стремительно приближающийся разгар зимы принес перемену в погоде. Зачастившие дожди вначале не насторожили влюбленных, но постепенно настроение начало падать — арендованный ими «Дом Ветра» (Son-Vent на местном наречии) оказался совершенно не приспособленным для зимней поры.

«Его стены, — писала Жорж Санд, — были такими тонкими, что покрывающая их известь разбухала, словно губка. Я еще никогда в жизни так не страдала от холода. Хотя объективно и не было очень сильных холодов, но этот дом, где не было ни одного камина, казался нам наброшенным на плечи ледяным покрывалом, и я чувствовала себя парализованной».

Простудившись, Шопен начал кашлять кровью. Приглашенные местные врачи сделали неутешительные выводы, которые он перечислил в письме другу: «В течение двух недель я был болен как собака. Три доктора, самые знаменитые на всем острове, были позваны на консилиум. Один обнюхивал мою мокроту, другой стукал меня по спине в то время, как я ее выплевывал, третий в то же самое время выслушивал мое дыхание. Первый сказал, что я умру, второй, что я умираю, третий — что я уже умер. И тем не менее я продолжаю жить».

Санд тревожилась, понимая, насколько серьезно болен возлюбленный. Но свалившаяся на нее беда потянула за собой новые несчастья. По городу поползли слухи о том, что чахотка — болезнь, о которой местные жители прежде не слыхали, — страшно заразна. Люди начали шарахаться от «опасных» иностранцев. Даже провизию, которую можно было купить на местном рынке, продавали им неохотно и втридорога.

Шопена, которому день ото дня становилось хуже, раздражало буквально все, от запаха дыма установленных в доме маленьких жаровен, до нестерпимой тяжести севшей на его одеяло мухи.

Но это было еще не все. Согласно испанским законам, то, к чему прикасался инфекционный больной, должно быть немедленно уничтожено, и потому хозяин «Дома Ветра» потребовал, чтобы постояльцы не только освободили квартиру, но и заплатили за вещи, которые предстояло спалить на костре.

Идти было некуда…

МЕЧТЫ СБЫВАЮТСЯ И РАЗБИВАЮТСЯ

Выход отыскался неожиданно. Узнав от прислуги, что есть возможность поселиться в расположенной неподалеку покинутой монахами картезианской обители, Шопен поспешил сообщить о новой перемене жизни своему другу. «Я, — писал он, — вероятно, поселюсь в чудном монастыре в одном из прелестнейших уголков земного шара».

Жорж Санд находилась в не менее радостном возбуждении и спешила решить две появившиеся в связи с переездом проблемы. Первую: как доставить рояль Шопена в раскинувшуюся высоко на горном склоне деревню? И вторую: чем обставить три пустые кельи, в которых им предстояло жить? Оба были преисполнены романтизма. Однако их мечты в самое короткое время разбились о быт…

Не прошло и недели после переезда, как Шопен жаловался в одном из писем: «Представьте себе меня сидящим в келье, имеющей форму гроба. Сочинения Баха, мои ноты и письменные принадлежности — вот вся моя обстановка. Тишина... Можно выстрелить, и никто этого не услышит».

Санд тоже едва сдерживала слезы. «Я никогда не слышала завываний ветра, так похожих на мучительные стоны и отчаянные вопли, как в этих пустынных, мрачных проходах! — писала она ночами. — Иногда густые туманы проникали в монастырские кельи и совершенно застилали всю внутренность здания, так, что мы не могли видеть друг друга».

Однажды, возвращаясь с сыном из Пальмы по осклизлой, раскисшей от ливней горной дороге, Жорж Санд проклинала оттягивавшие руки сумки с провизией и замирала от липнувшей к сердцу тревоги о Шопене…

Страх оправдался. Фредерик неистовствовал за фортепиано. Услышав шаги за спиной, он вскочил, уперся в вошедших невидящим взглядом и, вскрикнув: «Я знал, что вы умерли!», — упал без чувств.

В эти часы он писал прелюдию B-moll — переплетение колокольного звона с аккордами похоронного марша. Но никто не умер. Просто на Майорке стояла зима, а их любовь была слишком странной, чтобы стать счастливой…

Из растянувшегося на три месяца кошмара не было, казалось, выхода. Но в жизни, как известно, все когда-нибудь заканчивается, и однажды настало утро, в которое можно было сесть на корабль и отправиться в обратное плавание.

Путешествие из Пальмы в Барселону совершили на судне, перевозившем сотню свиней. Фредерик, с трудом устроившийся на выделенной капитаном корабля старой койке, жаловался на не дающее ему задремать хрюканье.

Санд, вглядываясь в однообразие катившихся в бесконечность волн, молчала и думала. О чем? Как знать… Многое, очевидно, промелькнуло в эти часы перед мысленным взором писательницы. И лишь одно наверняка не могло прийти ей в голову — что пройдут годы и жители Вальдемоссы, рассказывая туристам о том, что именно здесь провели зиму Великие Влюбленные, сами будут верить в то, что эти месяцы стали для Жорж Санд и Фредерика Шопена поистине медовыми…

Дата публикации: 23 марта 2020